Он гладит меня по подбородку, а я прикрываю глаза.

– Том… – говорю.

– Что? – спрашивает.

– Том… Том, Том, Том.

Слышу, как он ухмыляется. Подняв глаза, продолжаю:

– Том, у тебя такое имя. Как у кота…

– Кота?

– Ну, знаешь, «Том и Джерри».

– Вот оно что, – улыбается, – а ты мышь тогда. Вечно от меня убегаешь.

Я смеюсь.

– Это ты просто плохо ловишь.

– Вообще-то я скорее пес, не кот, – подмечает Том, проводя рукой по моим волосам.

Я улыбаюсь, глажу его по щеке. Мы целуемся, а потом он приподнимается надо мной и медленно проводит пальцами от подбородка до лобка, следуя за ладонью взглядом.

Я волнуюсь от того, как он рассматривает мое тело. Том очерчивает пальцами бугорки тазовых косточек и родинки на бедрах. Ниже на ляжках перевязочные пластыри, которые мне приклеили, когда сняли швы. Том их не трогает. Знает, что они до сих пор болят. Он поднимается рукой вверх, вдоль талии и груди. Дыхание срывается от той любви, что захлестывает меня горячей волной.

Том говорит:

– Хочу, чтобы ты кое-что послушала.

– Послушала? – переспрашиваю, не понимая.

– Да. – Том поднимается с кровати, оставляя меня лежать обнаженной перед ним, сам надевает штаны. – Вставай.

Я сажусь, говорю:

– Дай мне одежду.

Том подбирает с пола свою футболку и протягивает мне. Он остается с голым торсом, и я с трудом отрываю взгляд от его красивого тела. Быстро натянув одежду, я следую за ним в гостиную.

– Я так и не поняла, что ты хочешь, – говорю.

Наш номер относительно небольшой, но зато с панорамными окнами и видом на Манхэттен. Около них стоит белый рояль, за который Том неожиданно садится.

– Ты умеешь играть на клавишах? – удивляюсь я.

– Немного, – он открывает крышку, – я написал мелодию. Думаю, из нее может получиться что-то стоящее. Пока еще никто не слышал.

Я замираю, когда из-под его пальцев начинает литься музыка. Я по первой ноте понимаю: да, это невероятно.

Том пару раз ошибается, но это ничуть не умаляет красоты мелодии. Он продолжает, и мое сердце сжимается. Это прекрасно и удивительно, но…

– Ты так больно играешь… – тихо говорю я, чтобы не заглушать музыку.

– Больно? – спрашивает он, глянув на меня и остановившись.

– Да.

– Это о тебе, Белинда.

Я смотрю на него, кусая губы.

– Обо мне?

Том медленно кивает.

– Ты написал обо мне песню?

– Не совсем.

Я молчу, не зная, что сказать. Это его работа, и он делает это постоянно, но мне никто никогда не писал песен. У Тома миллион треков, написанных под впечатлением от разных людей и очень многих девушек. Больше всего песен о Марте. Но чтобы обо мне…

– Больно, значит, – кивает Том.

– Нет, очень красиво, правда, просто…

– Я понял, о чем ты, – перебивает он. – Ладно, я запишу это и скину в чат «Нитл Граспер», что-нибудь придумаем.

Я киваю. Включив запись, Том кладет телефон на рояль и играет снова.

* * *

– А точно все будет нормально, может, все-таки пойдем днем? – спрашиваю я, натягивая на себя уличную одежду.

– Конечно, мы же на Манхэттене, – отвечает уже одевшийся Том.

Я люблю Нью-Йорк, и, прилетев сюда, не погулять было бы огромной ошибкой. Но Том наотрез отказался идти днем, и я долго уговаривала его пройтись хотя бы ночью.

– Я хотела съездить в Гарлем…

– В Гарлем? Ты что, с ума сошла? Там и днем-то опасно, о чем ты!

– Я просто хотела посмотреть. Это всего лишь район, что в нем такого? Не могут же там убивать людей средь бела дня и просто так!

Том исподлобья смотрит на меня, давая понять, что разговор окончен. Мы выходим на улицу – здесь прохладно и немного влажно, повсюду бьющие светом рекламные вывески. Том опять в толстовке и кепке, с натянутым поверх капюшоном, пытается скрыть свое лицо от окружающего мира. На выходе из отеля он сразу сворачивает в переулок.

Я поспеваю за ним, возмущаясь:

– Том! Мы что, будем ходить по подворотням? – Я огибаю огромную кучу мусора на тротуаре и хватаю его за руку.

– А это что, не прогулка?

– Эй, ну а как же Таймс Сквер, Бродвей, Седьмая Авеню?..

– Сходишь завтра без меня.

Я едва сдерживаюсь, чтобы не взвыть. Я так хотела погулять с ним, так уговаривала его, но все бесполезно. Том не ходит в людные места. Затащить его туда невозможно. Я понимаю, его сразу узнают, и это опасно, но… я все же надеялась на чудо.

Я не спорю с ним. Вижу его страх и тактично не делаю вид, что ничего не понимаю. Просто соглашаюсь – я и так добилась многого. В конце концов, Нью-Йорк – это не только главный проспект и самые популярные места. Мне и так повезло быть в самом центре, тут каждая улица – произведение искусства.

Мы идем вниз, мимо Центрального парка и Рокфеллер-центра. Поднимая голову, я не вижу конца зданий, они сливаются с черным небом. Отовсюду в глаза бросается свет – красный, фиолетовый, желтый. Рассматривая вывески и магазины, я чувствую себя вдохновленной. Если мы заходим в переулки и идем мимо жилых домов, я разглядываю аккуратно подстриженные цветы на крыльцах. Да, на улицах Нью-Йорка очень много мусора, но это огромная часть его атмосферы, и мне это нравится.

Мы ходим долго и почти не говорим. Когда подходим к Чайна-тауну, проходит уже несколько часов и начинает светать. Том предлагает перейти Бруклинский мост и посмотреть на Нью-Йорк оттуда. Я соглашаюсь, но говорю:

– Ну, может, все-таки съездим в Гарлем?

– Белинда, – вздыхает Том, – скажи, ты специально ищешь неприятности?

– Вообще-то нет.

– А мне кажется, что да.

– Неужели там правда опасно?

– Там правда опасно.

Я вздыхаю. Говорю:

– Ладно, – мысленно поставив себе цель когда-нибудь побывать в Гарлеме.

Мы поднимаемся на пешеходную часть моста, там делаем пару фотографий и отправляемся в путь с Манхэттена до Бруклина.

Видя, что Том какой-то невеселый и загруженный, я говорю:

– Эй, Том?

– М?

– Оцени наш секс по шкале от одного до десяти.

Он прыскает.

– Чего? – спрашивает.

– Что слышал, – отвечаю, улыбаясь ему.

– Боже, – выдыхает он, засовывая руки в карманы.