И тут – кризис. И вот, представьте: вчера телевизор стоил в магазине триста долларов – или примерно две тысячи рублей по курсу. А после дефолта триста долларов стали означать где-то восемь тысяч. За такие огромные (как в тот момент казалось) деньги никто ничего покупать не мог и не хотел. Потом-то все равно народ привык, стал брать – но пока притерпевались, у всех продажи просели, на три-четыре месяца как минимум. А то и на полгода-год… Кто из покупателей раньше планировал телик менять – у того либо денег не стало, либо решил повременить, неизвестно ведь, как там дальше будет и на что ему бабло может понадобиться. Короче, никто ничего не покупает. А нам – кредит отдавать. Прямо завтра. Счетчик тикает. А я беременная, на девятом месяце.

Гости слушали с неослабевающим вниманием, оставив угощение. Только Леонид, супруг Натальи, как видно, с историей этой знаком был, и она ему особого удовольствия не доставляла. Морщился, позевывал, прихлебывал виски из бокала. А Трипольская продолжала:

– Макс тогда нашу ситуацию проинтуичил, как потом выяснилось, очень быстро. И решил просто исчезнуть. В один прекрасный день я возвращаюсь из женской консультации, а на столе записка: «Прости меня – и не ищи. Я уезжаю, сам еще не знаю куда. Наверное, за границу». Вот так и осталась я у разбитого корыта, с пузом и огромным долгом.

Что мне оставалось делать? Сначала я решила от кредитора скрыться: какая-то небольшая заначка наличными у меня была. Думала уехать – в Питер, Казань, Омск… Но не успела даже понять, куда направить свои стопы, как меня нашел мой заимодавец. Был такой провинциальный мини-олигарх со всеми повадками бандита – Михаил Подгребцов.

Шум прошел среди гостей. Фамилия эта, Подгребцов, стала в последнее время очень даже знакома Артему, а Ирина Максимовна и вовсе была ему родственницей. И Настя до недавнего времени почитала Михаила Николаевича как отца.

Все собравшиеся обратились в слух.

А Трипольская-старшая продолжала:

– Он выследил меня и предложил сделку. Он оптом в счет долга заберет у меня всю закупленную продукцию, а вдобавок…

Октябрь 1998 года, Москва

Редко когда Наташа чувствовала себя настолько тяжело и неприятно, как в те дни после родов.

Она была никчемной, невзрачной пылинкой. Ничтожной тварью, недостойной самоуважения.

Пакостницей, сломавшей самое дорогое: мало того, что собственную жизнь, но еще и судьбу своего ребенка, которого она теперь никогда не увидит.

Возможно, если бы она рассказала о своих проблемах врачу, ей поставили бы диагноз «послеродовая депрессия». И объяснили, что подобные состояния часто лечатся тем, что мамаше надо отдохнуть от малыша – возможно, отправиться по магазинам, приобрести обновки. И что болезнь зачастую проходит сама собой – когда младенец немного подрастает, а жизнь, что стала вертеться вокруг него, устаканивается, то есть месяцев через девять-десять после родов.

Но беда заключалась в том, что Наташе не от кого было отдыхать.

И не было, вокруг кого налаживать свою новую жизнь.

Она лежала на койке родильного дома – вялая, безучастная.

Роддом – да, оказался прекрасный. Наверное, частный, платный. Старинный особняк в парке, где-то в Подмосковье, недавно отремонтированный и приспособленный для новых нужд. Палата у нее была рассчитана на одну персону и оснащена всем необходимым. Включая, разумеется, детскую кроватку.

Которая ей не нужна и которой она не сможет воспользоваться.

За все время, что она провела в больнице, молодая женщина ни разу не видела ни одной другой роженицы, ни единого младенца. Только персонал. Доносились иногда откуда-то отдаленные покрикивания новорожденных либо рев рожающих мамаш – но ни тех, ни других никогда не было видно.

Впрочем, своего ребенка Наташа не видела тоже.

Подгребцов заложил ее сюда дней за десять до родов. Он платил за все. Первым делом Наталье повторили третий скрининг, дополнили его доплерометрией и кардиотокографией. Врач порадовала: «У вас прекрасная девочка, без патологий». Результат, по всей видимости, удовлетворил богатея.

19 октября, в десять утра, она родила.

А вечером того же дня к ней пожаловал человек, которого она раньше никогда в больнице не видывала: в белом халате, с авторучками в нагрудном кармане, с планшеткой, на которой были закреплены какие-то документы.

– Вы кто? – спросила Наташа.

– Я главный врач этой прекрасной клиники, – любезно пояснил гость.

– Я хочу ее видеть. Я хочу видеть свою дочь.

– Поверьте, вам этого совершенно не нужно. Вы ведь решили отказаться от младенца.

– Решила отказаться? Кто вам сказал?

– Это было условием вашего пребывания у нас, – холодно пояснил медицинский руководитель. – Поэтому ни девочке, ни вам не показано, чтобы устанавливалась эмоциональная связь между ребенком и матерью.

– Но что с ней будет?!

– Обычно мы не раскрываем дальнейшие перспективы, но успокойтесь: ваша дочка не попадет ни в какой детский дом. Ее удочерят. Очень хорошая, приличная российская семья. Девочка никогда ни в чем не будет нуждаться. Вам только надо подписать отказной материал. Вы ведь, как я понимаю, не замужем?

– Замужем, – хмуро возразила она.

– Ну, это ВЫ так, наверное, считаете, – холодно улыбнулся главврач. – Формально, по документам, никакого официального супруга у вас ведь нет, не правда ли?

Наталье ничего не оставалось, как согласиться.

– Поэтому довольно будет согласия только одной персоны – лично вас. Прошу. – И он протянул ей планшетку, где сверху имелась отпечатанная на принтере бумага: «Главврачу такому-то от такой-то: отказываюсь от своего ребенка, женского пола, рожденного 19 октября 1998 года». – И вот, кстати, второе письмо: расписка, что вы никогда в будущем не обратитесь в органы опеки и попечительства с заявлением, что передумали и хотите отменить свой отказ. И третья бумага, в свою очередь, защищающая лично вас, где говорится, что в дальнейшем с вас снимается обязанность по содержанию данного младенца.

– А где мои расписки?

– Какие расписки?

– Я задолжала некому гражданину крупную сумму денег. И он согласился простить мне долг в обмен на ребенка.

– Ах это! Ну, я об этой вашей сделке ничего не знаю и знать не хочу. Но вот, постойте, мне просили передать для вас. – И главврач достал из-под планшетной скрепы какую-то бумажку и помахал ею в воздухе.

– Давайте!

– Только после вас, – галантно проговорил белохалатный.

И тогда она все подписала.

А после вырвала из рук доктора расписку, что они с Максом давали Подгребцову, порвала ее на мелкие клочки, упала на кровать и зарыдала.

Мягко ступая, главврач вышел из палаты.