широкая общественность, точно так же, как и его предупреждения о нацистах в 1919 году. Маскировка нацистов для тотального истребления, как объяснил Белл, будет заключаться в том, чтобы подвергнуть каждый «бесхарактерный народ», как выражался Гитлер, «на вид изолированному, но на самом деле кумулятивному угнетению» [2]. Убийство целых рас было последним в серии шагов, которые создадут дымовую завесу для нападения.

Весной 1939 года нацисты все еще скрывались за этой завесой. Вот почему политика умиротворения казалась разумным вариантом. Стандартная точка зрения в международной политике заключалась в том, что Гитлер не дотягивал до среднего морального уровня, но дипломатия и опыт дотянут его до нормы.

Как позже сказал Белл гарвардскому философу Уильяму Хокингу: «Англичанам трудно серьезно относиться к фанатизму. Они – во всяком случае, значительная их часть – были убеждены, что не следует воспринимать разглагольствования “Моей борьбы” всерьез; вступление в позицию “ответственности” смягчило бы Гитлера. Он мог по-прежнему быть человеком спорным и неприятным, но не мог на самом деле продолжать думать так, как предлагала его книга, или, по крайней мере, действовать в соответствии с ней».

В этом виновата привычная тенденция сводить что-то крайнее и новое к чему-то уже понятному – предвзятость, против которой предостерегала феноменология. Феноменология нацизма искала суть движения через его проявления: феномены, ведущие к логосу. Белл отбросил идею, что, поскольку нацизм в качестве способа ведения дел не имеет смысла, он, следовательно, не может представлять собой реальную опасность.

Объясняя роковую ошибку, заключавшуюся в том, что нацисты были обычными, хоть и причудливыми политиками, Белл знал, что противостоит не только Гитлеру и его десятимиллионной армии. Более опасным врагом была распространенная в демократическом мире самодовольная вера в то, что нацисты практиковали нормальную, пусть и неотесанную политику. Многие влиятельные британские лидеры, объяснил Белл, думали, что Гитлер нападал на евреев, чтобы выиграть выборы, и как только он получит контроль над страной, он будет действовать как самый обычный лидер.

Однако это было далеко от истины, поскольку Гитлер не был типичным человеком. Белл открыл страницу 166 «Моей борьбы». Там Гитлер утверждал, что разные расы ведут «смертельную борьбу за существование». Выживет только та раса, которая использовала «все средства» для подчинения конкурирующих рас. Должно произойти, настаивал Гитлер, «быстрое или медленное вымирание» завоеванных народов. Казалось, он говорил теоретически, как будто «вымирание» расы означало уничтожение ее культуры, а не истребление ее народа, но Белл знал, что убийство было реальным планом, вокруг которого вращалось все остальное.

Согласно заявленной логике Гитлера, расовые убийства были не тем, что могло произойти, а тем, что должно произойти. Только «арийцы» будут в безопасности от гнева нацистов. Но кто именно был арийцем? В этот решающий момент фюрер намеренно напустил тумана. Разумеется, евреям, славянам, африканцам и темнокожим больше не будет разрешено жить на земле. С другой стороны, Гитлер планировал позволить шведам, брахманам[124] и им подобным выжить, если они не выступят против него. Но в других случаях он, похоже, был больше склонен к паранойе. Для него французы уже были «негроидным» неарийским народом, точно так же, как и те, кто жил на германо-австрийской границе, где Адольф вырос. Это помогает объяснить, почему он так стремился захватить власть в Австрии в 1938 году – он хотел убить людей, которые, по его мнению, угнетали его.

Белл также знал, что запланированные Гитлером массовые убийства не могут остановиться на границах Европы, поскольку расовый яд легко проникает через политические линии. Гитлер настаивал на том, что «иностранный расовый яд» уничтожит арийцев, если они не уничтожат его первыми. Независимо от того, сколько неарийцев убьют нацисты, ужасающая угроза отравления будет сохраняться до тех пор, пока хоть один из них будет жив.

Белл продолжал готовить свое предупреждение. Основная догма Гитлера, напечатал он, заключалась в «уничтожении негерманцев» во всем мире. Умиротворение было более чем бесполезным. Оно дало нацистам дополнительное время, чтобы привлечь больше иностранных народов в свой Рейх, как ягнят на заклание: «Германии предстоит завоевать огромные участки прилегающей территории, населенной теперь негерманцами. Этот расширенный Германский рейх не собирается включать в свое население негерманцев».

Гитлер, как объяснил Белл, утверждал, что «здоровой» Германии нужна гораздо большая территория. Страна была высокоиндустриальной и нуждалась в торговле продовольствием и сырьем. Это «не просто, с точки зрения Гитлера, ненадежная основа для жизни народа – ненадежная с экономической, а также уязвимая с любой военной точки зрения – но и “нездоровая” основа», поскольку здоровое государство нуждается как в «сельском хозяйстве, так и промышленности внутри самой страны». Такое сочетание было бы выгодно и с «военной точки зрения» Гитлера.

Гитлер отверг очевидное решение, принятое другими странами, – международную торговлю, – потому что оно подразумевало «слабость». «Здоровое» государство было полностью самодостаточным. Гитлер был одержим здоровьем и думал о нации как о теле, а о себе как о враче. (Heil в «Хайль Гитлер» происходит от немецкого слова «здоровье».)

Далее, продолжил Белл, Гитлер призывал к тому, чтобы мировая держава была только одна. Германия была бы такой страной, если бы люди обладали «необходимой решимостью и безжалостностью и с безжалостной волей готовы были пожертвовать всем остальным ради собственного существования “и роста”». Германии нужно расширяться, иначе она умрет. Одна нация, настаивал Гитлер, должна безжалостно уничтожить другие. Германия могла стать победителем в этой игре, но только если арийцы последуют за Гитлером и поймут, что любая расовая политика, позволяющая жить «негерманским» расам, оставит страну в «нездоровом» положении, жертвой любой будущей расы-завоевателя, которая в итоге победит. Гитлер считал, что немцы подвергнутся геноциду, если не уничтожат другие расы первыми. Это было повторение извращенной версии дарвинизма, изобретенной такими людьми, как Талаат-паша, Ганс Хуманн и Эрих Людендорф.

Однако даже Гитлер знал, что спровоцирует подавляющее сопротивление, если прямо выступит и скажет, что намерен истребить сотни миллионов людей, живших на землях, которые намеревается завоевать. Вот почему, как видел Белл, он изложил свое послание в псевдомедицинском, сельскохозяйственном и историческом коде, предназначенном для понимания только его предвзятыми последователями. Этому трюку он научился у Талаата во время геноцида армян.

Белл имел степень магистра истории, что помогло ему понять современный смысл утверждения Гитлера, что победа римлян над Карфагеном, закончившаяся уничтожением невинных жителей города, была правильным способом борьбы. Белл знал, что фюрер говорил не только об истории. Он объяснял своим последователям, что будет делать, когда победит. Зашифровав свою аналогию с геноцидом в далеком прошлом, он размыл смысл этой отсылки для настоящего.

Не поняв намеки и подсказки Гитлера, Лондон принял то, что делала Германия, за новую