— Лови окаянного! — воодушевленно проорал хромой старик, воинственно тряся клюкой в воздухе. Веце бросил мимолетный взгляд вперед и тихо обронил “Да блин…”, когда краем глаза заметил, как блеснул острый серебряный наконечник клюки.

Народ предвкушающе шумел: вампир попался то ли очень смелый, то ли очень глупый, раз не сдвинулся ни на шаг, даже заметив их. Они что-то кричали про смерть, боль и страдания, которые пророчили Степану. Попаданец поморщился и почесал ухо, манерно изображая глухого, однако от поднявшегося крика и ора уши действительно зудели.

Граф дернул плечом, пытаясь сбросить сковавшее его напряжение и липкий страх.

— Ну, скоро ты там? — нервно бросил вампир, поглядывая на приближающуюся толпу. Минуты через две-три они будут уже тут.

— Я… я не могу, не получается, господин! — встревоженно зашептал Веце, глотая горючие слезы. — Я не успею! — и посмотрел покрасневшими глазами на графа, как побитая собака. Вампир молчал всего несколько мгновений, прежде чем напряжено спросить:

— А на одного портал открыть успеешь? — Веце закивал головой, а после отрицательно замотал, и снова кивнул.

— Я…я не знаююю… — провыл пацан, тратя и без того малое время. Попаданец обреченно вздохнул, понимая, что даже Веце спастись не получится. Ладно-то он, Степан, как-нибудь выберется, что-нибудь придумает, но пацан же еще совсем ребенок, кто знает, что с ним тут сделают?

Граф снова бросил взгляд на селян. Их уже разделяло меньше трехста метров.

Вампир обреченно сцепил зубы, драпать было уже поздно. Несколько человек грозно трясли арбалетами в воздухе, так что даже если Степан и попытается бежать, то его подстрелят.

Попаданец резко поднял Веце с земли, дернув за руку, а после скинул свой капюшон, болезненно щурясь от яркого солнца. Народ радостно завопил, убеждаясь, что они не ошиблись: высокий бледный мужчина с темными волосами и красными глазами не мог оказаться кем-то кроме вампира.

— Г-господин? — затравленно пискнул полукровка, совершенно не замечая, как слезы градом катятся по щекам. Он не хотел, правда не хотел! Он не знал, что так будет! Веце думал просто немного попугать господина, чтобы тот больше не творил безрассудств и не нарывался на неприятности.

Граф оскалился, широко открыл рот, показывая клыки, и бросил Веце обратно на землю.

Степану казалось, что он сейчас задохнется: в рот залетела муха, но по ощущениям — словно целый букет Смертодавок. Вампир захрипел, ненароком выпустив руку пацана из хватки и полукровка на ослабевших ногах тут же упал.

— Гхх-гхээ! Кха! — попаданец лихорадочно закашлял, всё пытаясь сказать что-то Веце, — Тгхы… — полукровка растерянно и испуганно смотрел на господина, не понимая, что же делать, — Вец-хэ иди… домой. Кх-кха! И не пгх-гхытайся сунуться сюда, яс-кх-но? — слуга выдрессированно кивнул, совершенно не понимая, что имеет в виду граф.

Степан бросил взгляд на толпу: совсем рядом, слишком рядом… Разве у него теперь есть время думать?

Вампир резко отпихнул от себя Веце ногой и слуга, растерянный и удивленный, совсем не сопротивляясь покатился в канаву, в одно мгновенье измазавшись в грязи и слившись с нечистотами цветом. Степан же едва успел увернуться от клюки того самого старика.

Всего в несколько секунд толпа сжалась вокруг вампира тесным кольцом, в него полетели вилы и он в последний момент отскочил, толкнув кого-то в сторону. Послышался возмущенный вопль, мол, негоже наступать на новые лапти.

Граф бы хохотнул, пусть и истерично, но в тот миг совершенно иное зрелище захватило его, введя в оцепенение. Вилы, которыми добрые и отзывчивые селяне надеялись продырявить его, вонзились в другого человека. И, казалось, Степана это ужаснуло больше всех.

Люди ожесточенно орали, что всё это проделки его грязной черной магии, мотали его из стороны в сторону, дергали за рукава, пару раз даже ударили. Но он видел лишь кровь.

Кровью пропиталась светлая рубашка крепкого парня, от крови блестели наконечники вил, кровь капала на землю, кровью провонял воздух, кровь навевала воспоминания. Кровь отрезвляла.

Кто-то одним резким движением вынул вилы из живота односельчанина и снова направил на вампира. Над толпой пронесся отчаянный женский вопль, пострадавшего оттащили в сторону, чтобы поганый вампир не добрался и не осквернил тело — очевидно, что раненый парень уже не жилец.

Веце затравленно лежал в канаве, боясь шевельнуться или выдать себя хоть чем-то. Он болезненно смотрел наверх, не решаясь поднять голову от земли. Там, сверху, кричали, ругались, там звенело железо, там слышался плач, там пахло кровью.

Полукровка не мог ничего сделать. И понять господина тоже не мог: зачем тот приказал Веце возвращаться домой, но не сметь пытаться спасти его, господина? Разве есть в этом смысл?

Но страх, тяжелым камнем придавивший его ко дну, не позволял пошевелиться и сделать хоть что-то. Всё, что оставалось Веце, так это смотреть, взволнованно-испуганно затаив дыхание.

Если до этого у Степана еще мелькала слабая мысль попытаться просто поговорить с Априошцами, то после того, как его во второй раз едва не закололи, граф с Леопольдовским “давайте жить дружно” мгновенно распрощался. Да пока он эти три слова будет говорить, его уже добьют!

Маленькая девочка с гневными глазами воткнула в его ногу вилку. Вампир снова шарохнулся в сторону, держась за ноющее бедро. Его окружали люди: справа, слева, сзади… они были везде, оставив своей жертве лишь маленький клочок в полтора-два метра, где вампир бился словно птица в клетке.

Они не давали ему больше места, не подпускали близко, соблюдая дистанцию: выставляли перед собой оружие и каждый шаг в любом направлении непроизвольно ранил.

Степан не знал, сколько это длится: положение солнца на небе изменилось, но Априошцы стойко держали свой оборонительно-пыточный круг, отчего-то и не думая его сужать, только иногда тыкали копьями и вилами вампира, если тот останавливался стоял на месте.

Граф поджимал губы, одежда, мокрая от крови, противно липла к телу, а селяне всё продолжали развлекаться за его счет: иногда прибегали дети и, проснувшись между взрослыми, начинали кидать камни или обстреливать дротиками. И уж простите, в этот миг он детей ненавидел. И людей. И герцогство. И весь этот мир.

Ему пришлось признать, пришлось смириться с мыслью, что