Она любезно улыбнулась, стараясь скрыть ловко расставленнуюловушку.

Но Мари было не так-то просто провести — она сразу поняла,что все это было сказано не просто так, однако на этот вопрос она моглаответить честно. Большую часть жизни она провела в Новой Англии и бывала вНью-Йорке достаточно редко. Если бы они с Майклом поженились, то, наверное,переехали бы в этот город, но они не поженились…

— Да, я слышала, что в ваших краях погода бываетнеустойчивой, но самой испытать ее капризов не приходилось… — Тут Марипочувствовала, что, помимо ее воли, ее голос стал жестче. — Нет, миссисХиллард, я совсем не знаю Нью-Йорка. Я вообще не очень люблю большие города…

Теперь она говорила и думала как Мари — от Нэнси не осталосьи следа.

— Простите, но мне трудно в это поверить, —вежливо возразила Марион. — Во всяком случае, одеваетесь и держитесь выименно как жительница большого города.

Ее улыбка на первый взгляд была вполне светской, но такмогла бы улыбаться барракуда, готовясь позавтракать нежной миногой.

— Спасибо за комплимент, — кротко ответила Мари и,не желая больше продолжать разговор на эту тему, раскрыла свою папку и досталаоттуда довольно толстый альбом черной кожи, в котором находились копии ее самыхудачных работ.

Альбом был достаточно большим и увесистым, и, беря его вруки, Марион несколько замешкалась. Именно в этот момент Мари заметила, каксильно дрожат у нее пальцы и как она на самом деле слаба — во всяком случаетелесно.

Время обошлось с Марион Хиллард безжалостно; и Мари намгновение отвела глаза, испугавшись, что ее самые страшные проклятия былиуслышаны. Но, как бы там ни было, она по-прежнему не испытывала к Марион нисочувствия, ни жалости.

Когда Мари снова взглянула на мать Майкла, та уже вполнеовладела собой. Перелистнув несколько страниц в альбоме, она подняла глаза икивнула.

— Теперь я вижу, почему Бену Эйвери так хотелось, чтобывы работали над оформлением нового медицинского центра. У вас много прекрасныхработ, и выполнены они вполне профессионально.

Должно быть, вы уже давно занимаетесь фотографией?

Это был вполне невинный вопрос — во всяком случае, таковымон показался Мари. Она отрицательно покачала головой.

— Нет, в фотографии я, можно сказать, новичок. Раньше ябыла художницей — писала маслом пейзажи, портреты…

— Ах да, я и забыла… Бен упоминал об этом. —Марион произнесла эти слова удивленным тоном. Она и вправду была удивлена.Рассматривая чудесные фотографии в альбоме, она почти совсем забыла о том, чтосидящая перед ней молодая красивая женщина может на самом деле быть НэнсиМакаллистер.

Отчего-то Марион вдруг стало не по себе. Все происходящееотдаленно напоминало ей жутковатые истории про оборотней. Нэнси Макаллистерстала оборотнем и превратилась в эту обворожительную русалку, которой данавласть погубить и ее, Марион, и Майкла. А самое страшное заключалось в том, чтовласть эту она дала ей сама, своими собственными руками…

Но это наваждение длилось только мгновение.

Марион Хиллард всегда была трезвомыслящей женщиной, живущейв реальном мире, в котором не было места суевериям и мистике. Почти не было…

— А почему вы оставили живопись, если не секрет? —снова спросила она. — Мне, откровенно говоря, не верится, что вы рисовалихуже, чем фотографируете.

— Мне тоже кажется, что я была не такой уж сквернойхудожницей…

Мари мимолетно улыбнулась собеседнице. С ее точки зрения, ихразговор был противоестественным и странным. Их как будто разделяло стекло содносторонней прозрачностью, какое бывает в полицейских участках. Сквозь этостекло Мари видела Марион Хиллард как на ладони, в то время как та не могларазглядеть ничего, кроме расплывчатого силуэта. Этим односторонним стеклом былановая внешность Мари и ее изменившаяся манера держаться, которые явно сбивалимать Майкла с толку. И, понадеявшись на этот надежный камуфляж, Мари решила,что может позволить себе расслабиться.

— Но фотография мне нравится больше, — сказалаона. — Во всяком случае — сейчас.

— Почему же вы решили отдать ей предпочтение? —заинтересованно спросила Марион.

— Дело в том, что некоторое время назад моя жизньизменилась настолько круто, что я фактически стала новым человеком, новойличностью. Живопись была частью моей прежней жизни, а ворошить прошлое былослишком больно. Поэтому я и решила оставить карьеру художницы. По крайней мере— пока.

— Простите, если я задала бестактный вопрос. —Марион поморщилась, как от физической боли. — Но, судя по тому, что ясейчас держу в руках, мир почти ничего не потерял от того, что вы решилисменить кисти и краски на фотоаппарат и пленку. Вы очень талантливый фотограф,мисс Адамсон. Позвольте задать вам еще один вопрос: кто помог вам сделатьпервый шаг? Должно быть, это был кто-то из здешних благотворителей, меценатов…Я знаю в Сан-Франциско многих достойных и щедрых людей… Может быть, вы могли быназвать мне имя этого человека?

Но Мари только покачала головой и улыбнулась Марион Хиллард.Как ни странно, сейчас она не могла ни ненавидеть, ни презирать эту женщину,хотя, когда она шла на встречу с ней, у нее в душе не было ничего, кромененависти и горечи. Мари по-прежнему была очень далека от того, чтобы любитьМарион, но ее злоба неожиданно остыла, а обида — улеглась.

Возможно, все дело было в том, что за этим безукоризненнымсамообладанием, за этим дорогим платьем и жемчугами Мари сумела разглядетьусталую и больную женщину, напудренное и нарумяненное лицо которой уже отдаленнонапоминало посмертную маску. За внешним лоском явственно проступали признакиосеннего увядания, на смену которому уже идет холодная и беспощадная зима…

Тут Мари поняла, что слишком увлеклась размышлениями оличном, и попыталась вспомнить, о чем они говорили. Кажется, Марион что-тоспросила… Ах, да!..

— Мне помог мой хороший друг, миссис Хиллард, —ответила она спокойно. — Я у него лечилась. Он убедил меня попробоватьсебя в фотографии, а когда у меня стало получаться, помог сделать первые шаги.Он здесь всех знает, и все знают его.

— Питер Грегсон… — Это имя прозвучало совсем негромко,как будто Марион Хиллард вовсе не собиралась произносить его вслух, и обеженщины надолго замолчали.

— Вы… вы знаете его?..

Мари была по-настоящему потрясена, поэтому на протяженииэтой короткой фразы голос ее дважды сорвался. Она-то полагала себя в полнойбезопасности, но вот Марион почему-то назвала имя Питера, и Мари почувствоваласебя так, словно балансирует над пропастью. Неужели она догадалась? Нет,невозможно, невероятно! Тогда откуда?.. Неужели Питер рассказал ей? Но нет, онникогда бы так не поступил.

— Я? Да, знаю…

Марион опустила голову и на некоторое время замолчала.Неожиданно она вскинула голову и посмотрела Мари прямо в глаза.