Марион усилием воли заставила себя не продолжать мысль. «Покрайней мере, — подумала она, — Майкл перестал пить, и у негопрекратились эти приступы черной меланхолии». Теперь у него в глазах зажегсяслабенький, робкий огонек какой-то решимости. Чем-то он напоминал ей человека,который, волей случая оказавшись в самом сердце знойной пустыни, решил во чтобы то ни стало выйти к людям, но шел так долго, что успел позабыть, зачем емуэто надо.

А ведь Майклу было чему радоваться, было к чему стремиться.Он мог бы жить полнокровной счастливой жизнью, если бы только захотел. Но он нехотел. Ничто его не интересовало, ничто не дарило радости, и Марион начиналаподозревать, что даже работа, которой Майкл отдавался с такойсамоотверженностью и самоотречением, не приносит ему удовлетворения. Во всякомслучае, такого, какое получала от работы она сама, не говоря уже об отце и дедеМайкла, которые вкладывали в бизнес все силы и всю душу. В отличие от них Майклработал с каким-то злобным остервенением, а результат этих титанических усилийего как будто вовсе не интересовал. Казалось, единственное, к чему онстремится, это как можно скорее загнать себя до изнеможения и забытьсябесчувственным сном в своей унылой квартире, а то и прямо на диване в рабочемкабинете, чтобы назавтра начать все сызнова.

Марион с неожиданной нежностью подумала о Джордже. Какхорошо, что все эти годы, прошедшие после кончины Фредерика, он был рядом сней! Без него она, пожалуй, и не справилась бы. Незаметно для Марион Джорджснял с ее плеч большую часть черновой работы, оставив ей только самыеинтересные и важные стратегические вопросы и, разумеется, славу. Сам он всевремя держался в тени, и Марион успела это оценить. Джордж был очень сильным иочень скромным человеком, и в последнее время Марион не раз спрашивала себя,как получилось, что она не обратила должного внимания на все его добродетелихотя бы двадцать лет тому назад. Впрочем, ответ был ясен. После того как умеротец Майкла, у нее просто никогда не было времени. Ни на Джорджа, и ни накого-либо еще.

«Может быть, — с улыбкой подумала она, — Майкл всеже похож на меня больше, чем я думала. Вот только хорошо это или плохо?..»

Звонок в дверь прервал ее размышления, и Марион слегкавздрогнула, не в силах сразу сориентироваться, где она находится и зачем. Ноуже в следующую долю секунды она взяла себя в руки и сразу вспомнила, кто этоможет быть. Фотохудожница, с которой она договорилась встретиться…

Часы на камине показывали двадцать пять минут пятого, иМарион, снова становясь собой, подумала с легким презрением, чтопунктуальность, как видно, не входит в число добродетелей знаменитой МариАдамсон. Впрочем, в глубине души она была рада тому, что ей удалось простопобыть одной эти двадцать пять минут — побыть одной и как следует подумать.

Придав своему лицу подобающее случаю выражение холодногодостоинства, Марион пошла открывать. Она отлично знала, как идут ей дорогоетемно-синее шерстяное платье с жемчужным ожерельем в четыре ряда, строгаяприческа, безупречный маникюр и искусно наложенный грим, который делал ее напятнадцать лет моложе. На самом деле Марион Хиллард было уже шестьдесят, но онане сомневалась, что в течение еще как минимум двадцати лет она все еще будетпривлекательной женщиной. Если, конечно, ей удастся прожить эти двадцать лет.Впрочем, Марион полагала, что и это тоже будет во многом зависеть от нее.Главное, не давать себе расслабляться и продолжать следить за собой, и тогдаона еще долго сможет поддерживать себя в приемлемой форме. Даже время невластно над Марион Хиллард…

И, мысленно поздравив себя с этим открытием, Марион отвориладверь. На пороге стояла элегантно одетая молодая женщина, державшая под мышкойбольшую папку.

— Мисс Адамсон?

— Да. — Мари кивнула с искусственнойулыбкой. — А вы — миссис Хиллард?..

Впрочем, она прекрасно знала, кто перед ней. Она никогда невидела мать Майкла вблизи — только на фотографиях, но это не имело значения.Она узнала бы ее где угодно, хоть самой темной ночью на другом конце земногошара. Эта женщина, ее лицо, ее голос на протяжении двух лет непрошеными гостямивторгались в ее сновидения, превращая их в кошмары. Эту женщину Мари когда-томечтала назвать матерью или, на худой конец, подругой. Теперь она еененавидела.

— Как поживаете, мисс Адамсон?

Марион протянула Мари прохладную твердую ладошку, и ониобменялись церемонным рукопожатием. Потом Марион взмахнула рукой, приглашаягостью пройти в комнаты.

— Не присядете ли, мисс Адамсон?

— Благодарю вас, разумеется.

В гостиной Марион села в кресло возле рабочего стола, а Мариустроилась на диване. На протяжении еще нескольких секунд две женщиныразглядывали друг друга с напряженным вниманием и даже с некоторой опаской.Потом Марион почему-то вспомнила, что заказала для гостьи чай и легкиекоктейли, и сейчас ей пришло в голову, что она что-то уж слишком расстараласьдля девчонки, которая и так обошлась ей почти в полмиллиона долларов.

Если, конечно, это та самая девчонка… Марион рассматривалаМари Адамсон очень внимательно, но не видела ровным счетом ничего — ни единойчерточки, — что выдавало бы в ней прежнюю Нэнси. Не имело никакогозначения, что Марион встречалась с ней только раз, в темной палате, когда то,что осталось от лица Нэнси, было закрыто бинтами. Зато она внимательно изучилафотографии из досье, собранного для нее частным детективным бюро. Если судитьпо этим снимкам, перед ней была не Нэнси Макаллистер, по крайней мере — внешне.Но Марион этого было мало. Она хотела понаблюдать за ней, послушать, какнезнакомка будет говорить. У нее не было никаких сомнений, что она сумеетузнать тот тихий, срывающийся, жалобный голосок, который раздавался из щели вбинтах, когда они заключали свой договор.

— Что бы вам хотелось выпить? Могу предложить чай,содовую, джин с тоником… Можно заказать и что-нибудь покрепче…

— Благодарю вас, миссис Хиллард, мне не хотелось бы…

Она даже не договорила фразы, а Марион не заметила этого.Две женщины следили друг за другом с таким напряженным вниманием, что на времядаже самый повод для их сегодняшней встречи оказался забыт. Марион пристальноследила за тем, как свободно и уверенно держится эта мисс Адамсон, оценивалагустоту и блеск ее недавно уложенных волос, матово-розовую бледность упругой игладкой кожи, изящество длинных пальцев, гибкость и стать подтянутой фигуры иснова окидывала взглядом всю ее целиком, ища сходства с Нэнси и не находя его.Мисс Адамсон действительно была очень хороша собой, а ее одежда, подобранная сбольшим вкусом, была настолько изысканной и дорогой, что Марион невольнозадумалась, стала бы она тратить столько денег на одежду. Шерстяное платье миссАдамсон — предельно простое на первый взгляд — было парижской работы; замшевыетуфельки и такая же сумочка — от Гуччи, а накинутое на плечи бежевое полупальтоподбито мехом, похожим на мех опоссума.

— Какое у вас симпатичное пальто, мисс Адамсон, —как бы между прочим заметила Марион. — Впрочем, я не представляю, как выможете носить его в здешнем климате. Откровенно говоря, я вам немного завидую —у нас в Нью-Йорке погода порой ведет себя просто безобразно. Особенно зимой.Например, когда вчера, я вылетала на Западное побережье, у нас в Нью-Йоркележало два фута снега. Или, если точнее, два дюйма снега и двадцать два дюймаслякоти. Впрочем, вы, наверное, и сами знаете, правда?..