В последнее время Майкл в обязательном порядке присутствовална всех совещаниях, и ничего удивительного в этом не было. Ни один сотрудникголовного офиса «Коттер-Хиллард» не сомневался, что рано или поздно Майкл будетпрезидентом корпорации. Джордж Каллоуэй уже начал постепенно передавать емусвои полномочия, и это тоже было в порядке вещей. Единственное, чего не зналидосужие сплетники, это то, какое облегчение Джордж при этом испытывал.

Остановившись во главе стола, Марион быстро обежала взглядомлица сотрудников и, убедившись, что все на месте, опустилась на своепредседательское место. Марион выглядела бледной, какой-то бескровной, но Вендиприписала этот эффект освещению. А может, пробыв целый месяц на Тихоокеанскомпобережье, она слишком привыкла видеть загорелые лица калифорнийцев, и теперь,в Нью-Йорке, после возвращения местные жители казались ей болезненно-бледными.

Но если не считать этой нездоровой бледности, Марионвыглядела безупречно. Глухое черное платье из плотной шерсти — не то от Диора,не то от Живанши — оживляли четыре нитки крупного, отлично подобранногожемчуга. Лак на ногтях был очень темным, светлые с проседью короткие волосы —завиты и тщательно уложены, а на лице почти не было косметики.

Это последнее обстоятельство несколько сбило с толку Майкла,который, сразу же отметив непривычную бледность матери, приписал ее не плохомусамочувствию, а отсутствию грима. Впрочем, усталость тоже не исключалась. Майклзнал, что Марион много и напряженно работает над проектом медцентра вСан-Франциско и заодно над дюжиной других. Так уж повелось, что Марион была вкурсе всех заказов, которые получала фирма, и поделать с этим ничего былонельзя. Она просто не могла иначе, и Майкл пошел по ее стопам.

Марион, со своей стороны, тоже не могла не отдать должноесамоотречению и энтузиазму сына. В последние два года он работал, совершеннозабывая о себе, но Марион это казалось вполне естественным. Только так, и никакиначе, считала она, можно не только сохранить империю, но и приумножить еебогатства и могущество. В таком же духе воспитали ее те, кто отдал«Коттер-Хиллард» свой труд и свою жизнь, и именно так она старалась воспитыватьМайкла.

Марион первой взяла слово. Раскрыв папку, которую положилаперед ней Рут, она стала опрашивать руководителей подразделений корпорации,делая те или иные замечания относительно решений, принятых ими по проблемам,поднятым на предыдущем совещании.

Все шло достаточно гладко до тех пор, пока Марион недобралась до Бена. То, что он и Венди докладывали вначале, произвело на неевесьма благоприятное впечатление. Они рассказали о своей работе вСан-Франциско, о том, какие встречи и с кем они провели, какие вопросы решили,а какие оставили открытыми, а Марион делала пометки в лежащем перед ней списке,кивала и благосклонно улыбалась. Проект наконец-то начинал приобретатьконкретность, зримость.

— Мы не смогли решить положительно только одинвопрос, — сказал Бен в заключение, и хотя его слова прозвучали совсемнегромко, все головы тотчас повернулись в его сторону.

— Какой же? — спросила Марион и слегканахмурилась.

— На выставке в Сан-Франциско мы видели интересныеработы одной молодой фотохудожницы, и я связался с ней, чтобы договориться осотрудничестве. Дело в том, что ее снимки, на мой взгляд, прекрасно подошли быдля оформления вестибюлей и коридоров во всех основных зданиях центра. Но онапросто не пожелала со мной разговаривать.

— Что значит — не пожелала? — Марион уже нескрывала своего недовольства, и Бен почувствовал, как по его спине стекаетхолодный пот.

— Просто не пожелала — и все. Когда я сказал, зачем яей звоню, она просто бросила трубку. Марион слегка приподняла бровь.

— А она знала, кого вы представляете? При этих еесловах Майкл сдержанно улыбнулся. Можно подумать, что это что-то изменило бы.Его мать придерживалась мнения, что при одном произнесении фамилии Хиллард всеостальные должны пасть ниц. Разубеждать ее он никогда не пытался — если это ибыло заблуждением, то вполне невинным. Гордости в нем было, во всяком случае,гораздо больше, чем невежества или нежелания смотреть правде в глаза.

— Увы, да. И я боюсь, миссис Хиллард, что именно этовызвало в ней столь сильную негативную реакцию. Мне показалось, что эта женщинане хочет сотрудничать конкретно с нами.

— Вот как?

Впервые за все время на щеках Марион проступил румянец, новыражение ее лица предвещало грозу. В самом деле, кто она такая, эта художница?Как она смеет задирать нос, когда к ней обращается с деловым предложением стольмогущественная корпорация, как «Коттер-Хиллард»?

— Возможно, я не слишком точно выразился, —поспешил поправиться Бен. — «Не хочет» — это, пожалуй, не совсемподходящее определение. Скорее она просто боится нас…

На самом деле он выразился предельно точно; новое объяснениебыло необходимо только для того, чтобы успокоить Марион. И действительно, дваярко-красных пятна у нее на щеках начали на глазах бледнеть, а вскоре и вовсепропали.

— Что, на ней свет клином сошелся, на этой вашейхудожнице? Или мы все-таки могли бы подыскать вместо нее кого-нибудьдругого? — спросила Марион почти спокойно, и Бен мысленноперекрестился. — Или она действительно настолько хороша?

— На мой взгляд, да, — кивнул Бен. — Впрочем,мы привезли с собой образцы ее работ, чтобы показать вам… Надеюсь, вы согласитесьс моим мнением.

— Как вы достали образцы, если она отказалась с вамисотрудничать? — холодно осведомилась Марион.

— Я приобрел их в галерее, где они выставлялись.Возможно, я поступил слишком самонадеянно, но… — Бен слегка покраснел. —Если по каким-то причинам образцы не устроят фирму, я не стану настаивать навозмещении расходов. Я готов оставить эти фотографии себе. Это прекрасныеработы, и они мне очень нравятся.

С этими словами Бен кивнул Венди, и та отошла к стене, гдена небольшом столике лежала большая картонная папка наподобие тех, с какимиходят художники. Распустив тесемки, она достала оттуда три больших цветныхснимка, сделанных Мари в Сан-Франциско.

На первом из них, самом простом по композиции, былзапечатлен парк: на переднем плане сидел на скамье седой старик в смешнойсоломенной шляпе и, опершись на трость, смотрел на детей, играющих в песочнице.Неискушенному взгляду снимок мог показаться слащавым и сентиментальным, но этовпечатление было обманчивым. На самом деле фотография буквально кричала осострадании и понимании, а не об умилении или жалости.

Второй снимок был сложнее. На нем был изображен порт —оживленный, многолюдный, полный всевозможных механизмов, но даже толпа назаднем плане не отвлекала внимания от центральной фигуры композиции —ухмыляющегося торговца в кожаном фартуке, который стоял подбоченясь и держал навесу огромного усатого омара.

Третье фото представляло собой городской пейзаж — ночнойСан-Франциско сиял и переливался в густых летних сумерках многочисленнымиогнями и выглядел именно таким, каким его любили и туристы, и местные жители.Снимок каким-то образом передавал душу города, который, словно усыпаннаябриллиантами подкова, лежал в бархатной оправе ночного моря. Подкова — символудачи — сулила счастье каждому, кто не поленится поднять ее.