Арман писал редко и мало, теперь он уже не подписывал письма— они переправлялись через участников фронта Сопротивления. Они доходили доЛианы сложными подпольными путями, сначала попадали в Лондон или какой-нибудьанглийский порт, а оттуда пересылались в Штаты на грузовых судах или военныхкораблях. Письма приходили нерегулярно, и, когда их не было, Лиана гадала,означает ли это, что пересыльный убит или затонул корабль. Выяснить этого она,конечно, не могла. Однако одно она знала точно или, вернее, ощущала — Арман вопасности. Он занимал столь высокое положение, что, если нацистам и Петенустанет известно о его предательстве, он будет расстрелян на месте.

«…Любовь моя, у нас очень много работы. Мы спасаем не тольколюдей, но и национальные сокровища — мы крадем из Лувра произведения искусстваи прячем их в амбарах, сараях, в стогах сена по всей Франции, чтобы их неуспели переправить в Берлин. Возможно, потребуется не одна жизнь, чтобы потомотреставрировать картины, покрытые сеном и гусиным пометом, но все же, пусть вмалом, мы не даем им обирать нас… даже крохотный, отвоеванный нами клочок нашейистории — победа… Плюс люди, которым мы помогаем исчезнуть, чтобы спасти имжизнь. Только осознание того, что мы делаем великое дело и спасаем людей,помогает мне смириться с тем, что тебя нет рядом, нет твоей любви, улыбки,нежной ласки…»

Его письма разрывали ей сердце, и она временами задумывалась,а стоило ли то, что он делает, такого риска. Одна картина… одна скульптура…одно достояние истории — возможно, в обмен на его жизнь? Неужели ондействительно считает, что это стоит такого риска? И все же в письмах Арманаона ощущала ту страстную преданность, которую он всегда питал к Франции.Воистину Арман де Вильер любил свое отечество больше всего на свете. Он честнослужил ему повсюду, а теперь защищал от тех, кто намеревался стереть его с лицаземли и бросить издыхающим на обочине истории.

Лиана восхищалась нравственными принципами, стоявшими заделом Армана, и все же теперь, наблюдая, как сторонятся дочерей их прежниеподруги, она снова и снова подвергала сомнению мудрость решения, принятого ихотцом. Лучше бы он уехал в Северную Африку или в Лондон с де Голлем, боролся бытам, открыто сотрудничал со «Свободной Францией», чем заниматься подрывнойдеятельностью на родине под знаменами Петена, что не приносило ему никакойславы. Лиана знала, что Арман отдается гораздо более важному делу, чем простоспасение французского искусства, понимала и то, насколько важно хранить сутьэтого дела в тайне даже от нее — чтобы не рисковать чужими жизнями и егособственной, поэтому она не, могла в точности знать, какие муки терзали его икакому риску он в действительности подвергался.

А в это время в Париже Арман, сидя за своим рабочим столомпод раскинувшейся во всю стену свастикой, смотрел на парижское небо и вспоминаллицо Лианы, ее бодрый голос, то, как она выглядела в девятнадцать, двадцатьодин, но затем усилием воли заставлял себя забыть ее и вновь возвращался кработе. С тех пор как Лиана покинула Францию, он страшно похудел, осунулся отпереутомления, постоянного напряжения и бессонницы. Один глаз у него началдергаться в нервном тике, но для окружающих Арман выглядел абсолютно спокойным.Казалось, он полностью верит в дело Виши, и к ноябрю 1940 года ему удалосьзавоевать доверие обеих сторон. Единственное, чего он опасался, так это того,что время не на его стороне. За два года Арман постарел на пятнадцать лет, изеркало не обманывало его. Ему шел пятьдесят восьмой, а ощущал он себя на вседевяносто пять. Однако он считал, что если сможет посвятить последние днислужению Франции — то умрет с честью. Арман не сомневался, что Лиана это тожепонимает. Раз или два он намекал ей на это в своих письмах — «Si je meurs pourma patrie, mon amour, je meurs en paix»[1]. Но всякий раз, когдаЛиана читала такие строки, у нее начинали дрожать руки. Меньше всего ейхотелось потерять Армана. Иногда он писал ей и о смешных случаях, об ихзабавных проделках, о беспорядках, искусно организованных товарищами поСопротивлению. Она то и дело изумлялась тому, что им удавалось и какизобретательно прикрывал их Арман. Она удивлялась и тому, что нацисты не моглиих разоблачить. И все же это была очень опасная игра. Явки то и делопроваливались, и на самом деле гораздо чаще, чем думала Лиана.

Одна такая провалившаяся в ноябре явка чуть не стоила Арманужизни. Он вывозил тщательно скопированные важные документы, которые приклеилпластырем к груди, когда внезапно на выезде из города его остановила полиция.Он объяснил, что едет в гости к старому другу, и поспешил предъявить документы,свидетельствовавшие, что он является сотрудником Петена. Немецкие офицеры посленекоторого колебания пропустили его. Документы были доставлены в нужные руки, итой же ночью Арман, валясь с ног от усталости, вернулся в дом, где жили они сЛианой, и медленно опустился на кровать, осознавая, насколько близко он подошелсегодня к провалу. Следующий раз может оказаться последним. Но даже сейчас,сидя на пустой кровати, он не испытывал никаких сомнений. Он ни разу их неиспытывал. «Qa vaut la peine, Liane… $a vaut bien la peine… pour nous, pour laFrance»[2], — произнес он вслух.

Но Лиана никак не могла разделить с ним эти чувства, когда впятницу днем в ее доме раздался звонок. Уже полчаса тому назад девочки должныбыли вернуться из школы, и Лиана не раз бросала взгляд на часы. Горничная Марсиуспокаивала ее, но весь покой как ветром сдуло, когда она увидела своихдочерей. Они шли домой одни, как это частенько случалось, и теперь стояли напороге в разорванных платьях, вымазанные красной краской, с затравленнымивыражениями на лицах. У Лианы перехватило дыхание, ее начала бить дрожь.Элизабет тоже дрожала и икала между всхлипами, но Лиана сразу увидела, что заслезами Мари-Анж таится не столько обида, сколько ярость.

— Господи… что случилось? — Лиана собираласьпроводить девочек на кухню, чтобы стащить с них выпачканную одежду, но,повернув Мари-Анж спиной к себе, замерла, как от удара. На спине девочкикрасной краской размашисто была нарисована свастика. Не говоря ни слова, Лианаповернула Элизабет и увидела то же самое. Теперь уже и ее душили слезы, онаприжала к себе хрупкие тельца дочерей, и все трое так и замерли на кухне наглазах у Марси, по морщинистым черным щекам которой тоже катились слезы.

— Мои девочки… что они с вами сделали? — Марсиосторожно отдирала девочек от Лианы и стаскивала с них одежду. Они теперьрыдали навзрыд, самой Лиане с трудом удавалось сдерживаться. Она плакала нетолько из-за них, она оплакивала себя, Францию, Армана, все то, что онипотеряли. Теперь уже обратного пути не было. Но Лиана понимала, что иоставаться здесь они больше не могут. Она не может подвергать девочек такимунижениям. Придется уехать. Выбора не было.

Лиана безмолвно отвела детей в ванную, нежно вымыла обеихтеплой водой. Через полчаса они уже выглядели, как всегда, опрятно, но Лианазнала, что они уже никогда не будут такими, как прежде. С искаженным от гнева иужаса лицом она выбросила их разорванные платья.