– Bпрочем, если хотите, – миролюбиво обратился он к Марьяне,как к зачинщице, – я могу изменить маршрут на следующей развилке. Поедем попервому, минут через двадцать доберемся до отделения, сдадим ворюгу, а вседадут показания.

Настроение пассажиров переменилось как по волшебству. Туткаждый внезапно осознал суровую правду: никакой он не свидетель, потому чтоничегошеньки не видел! Да, кошелек валялся на полу, кудрявая блондинка вопила,заморыш кричал: «Не я! Подсунули!..» Может быть, и правда – подсунули?!

И Марьяна поняла, что на ближайшей остановке Пашка шмыгнетпрочь – и никакая сила не удержит его, никто не поможет Марьяне – кому охотасвязываться? И если прямо сейчас, вот сию же минуту небеса не пошлют ей напомощь своего ангела… «Папочка! – в отчаянии воззвала она из глубины души. –Это же тот гад, тот новогодний гад! Ну что же ты смотришь и ничего неделаешь?!»

– Эй, водила, садись за баранку, – сказал кто-то рядом сМарьяной, легко перекрывая голосом неодобрительный пассажирский гул. – Никудане надо поворачивать. Я из милиции и все видел.

Водила досадливо пожал плечами и вернулся в кабину.Настроение пассажиров снова изменилось – теперь все сочувствовали Марьяне исурово осуждали Пашку.

– Что-то я тебя там не видел, в милиции! – завякал Пашка,вновь обретая дар речи.

Марьянин спаситель усмехнулся:

– А ты что, парад наших войск принимал? – И, профессиональнозаломив Пашкину руку за спину, подтолкнул того к открывшейся дверце: – Шагай,приехали.

Марьяна, как во сне, потащилась следом. Чья-то честная рукасунула ей кошелек – напрочь забытый, он так и валялся на полу троллейбуса.

С остановки свернули в боковую улицу. И тут Пашка, скоторого Марьяна не сводила глаз, несколько приободрился.

– Не пойду дальше, – уперся он. – Хоть бей, хоть стреляй –не пойду, пока не объясните, за каким чертом вы устроили эту комедию. Кошелькау чувихи-то я не брал, вы оба это знаете!

– Может быть, скажешь, и у того мужика в мятом пиджаке нетащил из кармана? – усмехнулась Марьяна.

Пашка заскрежетал зубами:

– А, тот, с газетой? Ну, у него не взять просто обидно было.Но если ты такая глазастая, то видела: троллейбус тормознул, и я добычуупустил. Так или не так?

– Так, – нехотя кивнула Марьяна.

– И потом стоял, как часовой у Мавзолея – руки по швам, такили не так? – продолжал Пашка.

– Так, так, – опять кивнула Марьяна.

– И тебя в упор не видел, сумку твою не трогал, портмонетане брал, так или не так?

– Та… – Марьяна осеклась. – Нет, не так!

– Врешь, сучка! – заорал Пашка. – Не знаю, кто ты и зачемвсе это устроила, но врешь, врешь, врешь!

– А, ты не знаешь, кто я? – вкрадчивым голосом проговорилаМарьяна – и едва не засмеялась от счастья, что снова смотрит в эти бегающиекрысиные глазки, но читает в них не злобное торжество, а страх. И в ее властипревратить этот страх в настоящий ужас.

Какое, оказывается, восхитительное чувство – освобожденнаяярость! Пузырится, играет, пьянит, как бокал хорошего шампанского…

Шампанское! Вот именно – шампанское, из-за которого всеначалось.

– Не знаешь, да? Отлично знаешь!

– Да я тебя первый раз в жизни вижу, – пробормотал Пашка. –Небось такую хорошенькую не забыл бы.

Это он улестить ее старается, с изумлением поняла Марьяна. Ав ту ночь так сладенько не пел. «Блядешка, вот как мужиков заманиваешь,дешевка!» А теперь – хорошенькая?!

– Забыл! – взвизгнула Марьяна. – Ничего, сейчас вспомнишь!

Она сделала нетерпеливый жест, и посланник небес, все еще невыпускавший Пашкину заломленную руку, послушно втащил жертву в какой-то дворик,окруженный с трех сторон заколоченными на слом домами. К тому же дворик такзарос травой, что было ясно: он не проходной и вероятность того, что сюда вближайшее время кто-то заглянет, очень невелика.

Идеальное место для расправы…

И Пашка, похоже, это понял, потому что лицо его побледнело.

– Ты не мент, – пролепетал он побелевшими губами,оборачиваясь к тому, кто так неумолимо держал его. – Не мент!

– Разумеется, нет, – фыркнула Марьяна. – Это…

Она хотела сказать «ангел», но решила не отвлекать Пашкиновнимание всякой мистической чепухой.

– Да ты не на него смотри, ты на меня смотри!

Пашка поглядел на нее, свел свои пегие бровки – напрягся,стало быть.

– Это было два с половиной года назад, – медленнопроговорила Марьяна – и вздрогнула, словно тот же озноб пробрал ее и теперь. –Под Новый год. Tы тогда водил троллейбус по семнадцатому маршруту, и околоодиннадцати вечера твоя смена кончалась. Tы остановил троллейбус на площадиМинина и начал проверять билеты…

Она замолчала, перевела дух, вглядываясь в Пашку и пытаясьпонять, вспоминает ли он хоть что-то. И вдруг глаза его побелели. Марьянаникогда не видела, чтоб у человека вдруг стали белые, как бумага, глаза, дажезрачки побелели. Губы у Пашки сделались тоже белые, и они слабо шевельнулись,издавая чуть слышный шелест:

– Да ладно… брось! Кто старое помянет… Я же пришел черезполчасика, а тебя уже не было… только разбитая бутылка…

И Марьяна поняла, что Пахалов ее узнал.

Да, похоже, месть ее почти свершилась! Наконец-то… Это почтиневероятно, что Пашка вспомнил, – однако вспомнил! Наверняка отец иногдапосылал ему ха-рр-рошенькие сновидения о той ночи, если у Пашки так явноподкосились ноги.

Марьяна медленно покачала головой…

– Нет, ты через полчаса не пришел. И через час, и через два.Ты вернулся только утром, в семь, когда пора было выезжать на линию. И все этовремя она замерзала в троллейбусе.

Она?!

Только тут Марьяна осознала, что головой-то она покачала,однако не успела произнести ни слова. Это был не ее голос!

Понадобилось некоторое время понять, что обвинения Пашкепредъявляет посланник небес. Ну что ж, его неплохо информировали там, откудапослали на задание.