Прежде чем ответить, я ещё успеваю обрадоваться.

— Тридцать четыре.

— Никогда бы не подумала. Я тебе давала двадцать снебольшим.

Не стоит говорить, что мои опасения были прямопротивоположными.

— Виртуальность лжива.

— Нет. Виртуальность — как лёд. Мы вмерзаем в неё раз инавсегда. Нашу первую маску невозможно снять. Потом можно придумать сотни тел,но то, первое, всегда будет заметно.

— Твоей первой маской была Мадам?

Вика берёт со стола сумочку, достаёт сигареты, закуривает:

— Да, Лёня. Мы получили грант на исследование сексуальногоповедения людей в виртуальном пространстве. Западники были немножко на этомповёрнуты… как-никак треть информации в сети касалась секса. Вот я и придумалатакой образ — уверенная, тёртая жизнью, всё повидавшая хозяйка борделя.

— Он получился, — признаю я.

Вика выдыхает дым и спрашивает с лёгкой иронией:

— Может быть, я такая и есть? В глубине души?

— А мне плевать.

Вру я, вру. Но Вика не спорит.

— Зуко тебя успокоил?

— Почти.

— Он хороший специалист. Ты можешь спокойно приводить своегоприятеля.

Смотрю на часы. Время ещё есть.

— Это не так просто, Вика. Тут важно угадать, и прийти заним вовремя.

— Смешной вы народ, хакеры, — бросает Вика. Мне тоже смешно.Надо же! Меня посчитали крутым программистом.

— Ты позволишь у тебя поспать?

— Что?

— Поспать. Я почти сутки в глубине, а работать лучше сосвежей головой.

Вика — вот чудо — подходит к вопросу по-деловому.

— Тебя разбудить?

— Да, через два часа.

— Спи. Будь как дома. Я сама тебя разбужу.

Она треплет меня по голове — жест скорее подошёл бы Мадам,но мне всё равно приятно. Кивает на постель и выходит в ту дверь, что ведёт вкостюмерную. Через минуту Мадам выйдет из своей комнаты и отправится командоватьдевочками.

А я делаю не совсем корректный поступок. Достаю из карманакуртки катушку с тонкой нитью. На конце нити — грузик.

Ветер за окном не утихает ни на минуту, нитку раскачивает,но я всё-таки вытравливаю её до конца. Когда грузик касается склона, смотрю нанить: каждый метр её отмечен полоской красной краски.

Семь с половиной метров. Простыни тут не помогут. Ну ничего,в борделе наверняка есть верёвки, хотя бы в тех комнатах, что предназначены длясадомазохистов.

Выкидываю катушку за окно. Мне чуть-чуть неловко, но яутешаюсь тем, что Вика наверняка разрешила бы этот маленький эксперимент.

Она ведь сказала — «будь как дома»…

Я плюхаюсь на узкую кровать, прямо на покрывало. Закрываюглаза. Но перед тем, как позволить себе уснуть, всё-таки выхожу извиртуальности и приказываю «Виндоус-Хоум» разбудить меня через два часа.

Сон приходит почти мгновенно. Я почему-то надеюсь, что сноваувижу что-то сюжетное и пророческое — как в прошлый раз, когда Алекс расстрелялНеудачника. Но мне снится полный сумбур.

Радуга, сияющая над Диптауном. Ослепительные всполохи,похожие на дип-программу. Только эта радуга сложена из уступов, это библейскаялестница, уходящая в небо. Я иду по ней, словно Компьютерный Маг в своихкрылатых шлёпанцах. Цвета, оказывается, имеют разную плотность — я проваливаюсьв фиолетовых и синих слоях, слегка опираюсь на зелёные и твёрдо ступаю пожёлтым. Город подо мной ярок и наряден, я вижу его сквозь цветной туман.

Во сне я даже знаю, почему иду в небо. Где-то там, наверху,хрустальный купол глубины, разделивший мир пополам. Я должен разбить его — илиоружием Маньяка, или голыми руками, как получится. Хрусталь треснет и прольётсяна город — ослепительным звёздным дождём. Ведь звёзды — они из хрусталя, это неподлежит сомнению. Из колкого хрусталя, отражающего свет наших глаз.

И что-то случится. Может быть звёзды сожгут нас. Может быть— успеют остыть, и упадут в подставленные ладони. Не знаю, чего именно я хочу.

Главное — не ошибиться и ударить вовремя. Оно ужеопределено, то время, когда я смогу превратить барьер в миллионы хрустальныхзвёзд. Оно почти пришло, время…

— Время… Леонид, время…

Открываю глаза под шёпот «Виндоус-Хоум». Проходит парасекунд, прежде чем я осознаю, где нахожусь.

А ещё через мгновение входит Вика.

— Ты проснулся?

Киваю, сажусь на смятой постели, тру лоб. Голова тяжёлая.Надо было или дольше спать, или вообще не ложиться.

— Я сварю кофе, — говорит Вика.

Привалившись к деревянной стене, наблюдаю за Викой. Онадостаёт из чёрного, не от грязи — от старости, буфета полотняный мешочек скофе. Мелет зёрна на маленькой ручной кофемолке из надраенной до блеска меди.Умело разжигает очаг.

Пахнет сухими сосновыми дровами, закипающим кофе и какой-тоабстрактной, немедицинской чистотой… то ли воды в горном ручье, то ли горячегопеска под солнцем.

Хорошо.

Я могу прошептать свою считалочку и выйти в реальность.

Сварить настоящий кофе и даже сдобрить его остаткамиконьяка. Умыться холодной водой.

Будь я проклят, если так поступлю.

Это здесь всё настоящее — чистый воздух, живая вода,кофейная гуща на дне чашки, заботливый взгляд Вики. Снаружи — заброшеннаяпыльная комната, сырость, гнилая вода из крана.

…Что-то часто стало накатывать на меня это самоубийственноежелание — стать таким, как все…

— Коньяк? — спрашивает Вика. Наливает мне маленькую рюмочку«Ахтамара».

— У меня есть ещё минут пять, — говорю я. — Потом… пора.

— Ты вернёшься не один?

— Надеюсь.

— Возьми своего друга за руку, когда будешь входить. Тогдадля него тоже сделают привилегированный статус. Я попрошу Мага.

— Спасибо.

— Мадам поблагодаришь. От неё всё зависит.

— С Мадам мы друзья, она позволит, — улыбаюсь я.

Я успеваю выпить две чашки кофе и две рюмки коньяка, преждечем моё время и впрямь кончается.

Пора.

Вика начинает прибирать в комнате, когда я выхожу. Яневольно вспоминаю про суррогат-семьи, которые в последнее время сталипоявляться всё чаще и чаще. Все эти живущие в разных городах парочки, снимающиев Диптауне общие квартиры. Говорят, они очень любят возиться по хозяйству,пылесосить и стирать — словно имитация быта сделает их союз настоящим.