— Круто, — шепчет Вика, вытягиваясь на полу. Ловлю еёвзгляд, касаюсь рукой щеки. — Не сердись на меня, Лёня.

— Я не сержусь.

— Клиенты порой… заводят.

— Кепочка? — вспоминаю я.

— Он самый.

— Кто он такой?

Вика дёргает плечами.

— Не знаю. Он в разных телах ходит и ничего про себя неговорит. Только… — она усмехается, — всегда появляется в кепочке. Отсюда ипрозвище.

— Он — садист?

— Да, наверное. Только особого плана.

Её губы беззвучно шепчут короткое ругательство.

— Вы что, принимаете любых клиентов? Даже таких, от которыхна стенку лезете?

Вика молчит.

— Я думал, что самых больших идиотов вы отсеиваете. ЕслиКепочку можно заранее опознать…

— Мы — не отсеиваем никого.

— Это что, честь фирмы? «Любая причуда»?

— Можешь считать и так.

Землетрясение, вроде бы, кончилось. Поднимаюсь, выглядываю вокно. По склонам ещё сходят лавины, речушка внизу перегорожена оползнем имедленно разливается, отыскивая новое русло.

— Стихло… — шепчу я, невольно понижая голос. Будто мои словамогут вновь пробудить стихию. — Вика, зачем ты сделала землетрясение?

— При чём тут я? Этот мир живёт сам по себе. У меня большенет возможности им управлять.

— Совсем?

Вика бросает на меня короткий взгляд, встаёт, разглядываетизменившийся пейзаж.

— Абсолютно. Мир становится настоящим, только когда обретаетсвободу.

— Как человек.

— Конечно.

— Ты так веришь в свободу?

— А в свободу не надо верить. Когда она есть, ты сам эточувствуешь.

Наверное, я знал, что она скажет эти слова.

— Вика, если человеку — хорошему человеку, грозит беда… Еслион навсегда может потерять свободу… ты согласилась бы ему помочь?

— Согласилась бы, — отвечает она спокойно. — Даже если он неочень хороший человек. Это такая позиция, если хочешь.

— Мне надо спрятать человека.

Вика смешно машет головой, так что волосы рассыпаются поплечам.

— Лёня, ты о чём? Где спрятать?

— В виртуальности.

— Зачем?

— Он не может выйти.

— Ты об этом, который в «Лабиринте?

— Да.

— Лёня… — Вика берёт меня за руку. — Ты давно был в реальноммире?

— Полчаса назад.

— Точно? Тебе самому помощь не нужна? У меня… — оназакусывает губу, — есть знакомый дайвер. Это не выдумки, они и впрямьсуществуют!

Забавно…

— Хочешь, я попрошу его встретиться с тобой?

— Вика…

Она замолкает.

Не привык я к такой заботе, честно говоря. Это мояспециальность — беспокоиться о людях, потерявшихся в виртуальности.

— Я помогу, — говорит Вика. — Но ты не прав… мне кажется.

Сейчас мне не до споров.

— Спасибо. У вас надёжные системы безопасности?

— Вполне. Ты что-нибудь понимаешь в этом деле?

Киваю. Конечно, написать защитную программу я не смогу. Новот ломать их приходилось столько раз, что впору считать себя экспертом.

— Можешь порасспрашивать Мага.

— А он мне скажет?

— Тебе — нет. И мне тоже, а вот Мадам…

Вика мешкает, бросает на меня такой взгляд, словно проситвыйти. Я иду к двери, но она окликает:

— Лёня… Не надо. Хочу, чтобы ты видел.

Она подходит к стене, проводит по ней рукой. И доскирасходятся, открывая узкую дверь.

Там, за дверью, свет. Холодный синеватый свет, неживой.Силуэт Вики секунду стоит в проёме, потом исчезает внутри. И я иду вслед, хотьмне этого и не хочется. Как загипнотизированный.

Сарай. Или морг. Или музей Синей Бороды.

Из стен — блестящие никелированные крюки, на них висят,чуть-чуть не доставая ногами до пола, человеческие тела. В основном — девушки,блондинки и брюнетки, несколько рыженьких, одна абсолютно лысая. Но попадаютсяи женщины средних лет, и пара старушек, несколько девочек и мальчиков.

Глаза у всех открыты, и в них — пустота.

— Это моя костюмерная, — говорит Вика. Я молчу. Я и так этопонимаю.

Вика идёт вдоль покачивающихся тел, заглядывая в мёртвыелица, что-то нашёптывая — словно здороваясь с ними. Мадам висит в конце первогодесятка. Вика оглядывается на меня, убеждаясь, что я смотрю — и прижимается кпышному телу владелицы заведения, обнимает его — словно в пароксизмеизвращённой страсти.

Мгновение ничего не происходит. Потом — я не успеваюзаметить миг перехода, Вика и Мадам меняются местами. Уже не Вика — Мадамотступает от бессильно повисшего тела.

— Вот и всё, — говорит Мадам своим низким, грудным голосом.

— Зачем… так гнусно? — спрашиваю я. — Эти крюки… этот морг…зачем? Вика?

Мадам смотрит на Вику, грустно кивает:

— Вика, девочка, зачем? Объясним Лёне?

Вика, нанизанная затылком на крюк, молчит.

— Чтобы не забывать, Леонид. Чтобы ни на секунду не забывать— они не живые.

Я смотрю на Мадам, куда более спокойную и мудрую, чем Вика.И если подходить непредвзято — гораздо более красивую.

— Ты должен был увидеть, — говорит Мадам.

— Я увидел.

Мы выходим из склада человечины через другую дверь — ведущуюв комнату Мадам. Это совсем иной мир. Шумный и переполненный пляж за окном,раскалённое солнце в небе, сама комната набита пышной старой мебелью, повсюдуразбросаны книжки, открытые коробочки со сладостями, одежда, дешёвая бижутерияи браслеты дутого золота, полупустые флакончики духов, игральные карты.Огромная кровать под бархатным балдахином не заправлена, под ней валяетсятапочек. В буфете — галерея початых бутылок, на стене — пыльная гитара, персидскийковёр на полу проеден молью и заляпан винными пятнами.

— Теперь можешь гадать, какая я — настоящая, — говоритМадам.

Не собираюсь гадать. В мире всё равно нет иной правды, крометой, в которую нам хочется верить.