Они заказали гамбургеры и жареную картошку, Пакстон пилаколу, а Билл предпочел пиво, оба они наблюдали, как люди танцуют, и слушалимузыку. После «Битлз» поставили «I Can't Get No Satisfaction», любимую всемипесенку, а потом «Proud Man», которая Пакстон нравилась еще со времен Беркли.

— Так когда вы закончили университет? — задал онсветский вопрос, покуда они слушали музыку и болтали. Здесь Квинн выгляделмоложе, словно напряжение отпустило и он мог расслабиться. Пакстон даже не чувствоваласейчас этот его электрический заряд. Она рассмеялась в ответ на его вопрос.

— Я и не заканчивала, — печально призналасьона, — мне следовало защитить диплом в июне, а я все бросила.

— Это же чудесно, — рассмеялся он, — таксоответствует духу поколения. — Он явно поддразнивал Пакс, ему это неказалось столь уж важным, и Пакстон, сидя с ним рядом, тоже пересталавоспринимать свое исключение как драму. Какая разница, будет у нее ученаястепень или нет?

— Все это вроде как обрушилось на меня весной, и я… незнаю, как сказать… я почувствовала разочарование.

— А как теперь? — Квинн поглядел ей прямо в глаза.Ему и впрямь все равно, чем она занималась в колледже. Пакс привлекала егопо-взрослому. Она попала во взрослый мир подлинной жизни, реальной ответственности,здесь смерть настигала внезапно и тех, кто учился в университете, и тех, ктоничего не заканчивал.

— Теперь это уже не важно.

— Вот что делает с человеком Вьетнам, — загадочнопроизнес капитан, отхлебывая пиво, а Пакстон старалась не замечать, как онкрасив. В конце концов, он ведь женат. — Все то, что казалось самымважным, утрачивает значение, и дом, и автомобиль, и все чертовы мелочи, накоторые уходило столько сил.

А вещи, которые вроде как сами собой разумелись, оказываютсягораздо сложнее… здесь начинаешь думать о людях… ради них и пытаешься остатьсяв живых. — Он ни на миг не отводил глаз от девушки. — Дом уже такдалеко, а ведь предполагается, что мы сражаемся именно за свой домашний очаг.

— Вы тоже сражаетесь за свой дом? — тихо спросилаона.

— Теперь я уже не уверен в этом. Если вам так ужхочется знать правду, я вообще не знаю, за что мы тут бьемся. Я уже четвертыйсрок отбываю во Вьетнаме и, честное слово, понятия не имею, зачем я это делаю.Болтают, будто мы должны завоевать умы и сердца здешнего народа, но это всевздор, Пакс. Ни фига мы не завоюем. Они видят только одно: мы убиваем ихсоплеменников и разоряем их страну. Они совершенно правы: именно этим мы изаняты.

— Тогда почему вы остались? — с грустью спросилаона.

Ей все хотелось понять, как это люди добровольноотправляются во Вьетнам. Никто словно бы и не помнил, как попал сюда, кромезабритых мальчиков. Все остальные уже не знали, а если когда-то знали, давнопозабыли.

— Я остаюсь потому, что здесь убивают американскихпарней. Пока я здесь, я могу хоть кого-то из них защитить. Возможно, я делаюсвою работу уже достаточно давно, чтобы научиться исполнять ее чуточку лучше,чем другие. А может, и нет, — проговорил он со вздохом, приканчиваяпиво, — может быть, никакой разницы, ни черта.

Эта мысль лишала мужества, но так все думали и говорили вкакие-то моменты. Каждый порой замечал, что все совершавшееся напрасно.

— Вы храбрая девушка, — похвалил он, припомнивготовность, с какой она спустилась в туннель. — Пока еще никто из гостей лагеряне делал этого, а уж тем более женщины. Даже мужчины обычно пугаются до смерти,хотя и стараются это скрыть. — Его глаза ярко засверкали от восхищения.

— Спасибо. Наверное, я просто глупа.

— Все мы, должно быть, глупы, — ласково возразилон. На следующий день после ее отъезда он потерял еще двоих, в том числе имолоденького радиста, выбравшего себе позывные «Тонто».

Он не стал говорить об этом девушке. Ни время, ни место неподходили для такого разговора, да и какое это имело значение.

Потом они вышли в теплую ночь и немного прогулялись. Влагере по крайней мере они почти что в безопасности, кроме тех моментов, когдадают себя знать бомбы и снайперы.

— Я хотел бы как-нибудь показать вам страну. Она оченькрасива, даже сейчас. — Об этой стране он часто думал с искренней любовью.

— С удовольствием. На прошлой неделе я ездила вБьенхоа. Мне бы хотелось увидеть как можно больше, но я пока не разобралась,куда надо ехать.

— Я могу все вам показать, — тихо повторил он, азатем обернулся к ней. — Не знаю, что мне делать с вами, — срастерянным видом проговорил он. — Я… я никогда не встречал никого,похожего на вас. — Она была польщена и почувствовала, как ее тянет к нему.Она не знала, что ему ответить.

— Как же твоя жена? — Она решила быть с нимсовершенно откровенной и желала, чтобы он был полностью искренен с ней,казалось, что и он хочет того же.

— Мы провели в браке десять лет, с той поры как яокончил Вест-Пойнт. Народили троих детей. Трех девчонок, как это нисмешно, — он усмехнулся. — Я-то всегда думал, у меня будут толькосыновья. Ее уже тошнит от армии. Она из военной семьи, как и я сам, я думал,она понимает, на что идет, но она этого не сознавала, а может быть, идогадывалась, но не верила, что так устанет от всего этого. Теперь она требует,чтобы я возвращался домой, а я — я попросту не могу.

— Ты любишь ее? — Пакстон прямо глядела ему вглаза, она хотела знать, на что решился этот человек, и он готов был всевысказать ей.

— Раньше любил. Теперь не знаю. Мы встречаемся пару разв году в Токио или Гонконге и спорим о нашем будущем. Она хочет, чтобы я нашелсебе гражданскую работу, а я вовсе не уверен, что способен на это. Мне тридцатьдва года, что я могу предложить? Умение ползать по вьетконговским туннелям —стаж четыре года? Ловкость, благодаря которой мне удалось не наступить на мины?Ответственность за своих ребят? Ну и куда годится весь этот опыт? Статьруководителем бойскаутов, что ли? Понятия не имею. Этому я учился. Думаю, вэтом все дело, — печально заключил он, — я попросту профессиональныйубийца.

— А скольких людей ты спас за время службы? — тиховозразила Пакстон. — Ведь именно это ты и умеешь делать. Ты стараешься,чтобы твоих людей не убивали.

— Должно быть, так. — Она оказалась очень чуткой,и ему это нравилось, ему нравилось, как она сообразительна и честна, отважна икрасива. В ней он видел все, чего недоставало Дебби. Его жена только и делала,что ныла и жаловалась, то насчет детей, то насчет дома, в котором они жили, инасчет его родителей и своих, и насчет Вьетнама и жалованья, и так далее, покаон не удирал. Он испытывал потребность в чем-то более существенном, только досих пор не понимал в чем, до той минуты, неделю назад, пока не повстречалПакстон.

— Я хочу кое-что сказать тебе. — Он хотел поведатьей всю правду. — У меня были связи с несколькими женщинами.