На втором поверхе Олег прошел мимо двух дюжихдружинников-русичей — оба подпирали стену, оба проводили незнакомцазагоревшимися глазами: вдруг лазутчик, вдруг да можно подраться... За дверью,которую закрывали спинами, хранится казна всего Новгорода!

Лесенка, уже истертая, привела на третий поверх. Олег пошелширокими шагами через горницу к массивной двери, возле которой скучал крепкосбитый гридень угрюмого вида. На поясе висел меч, гридень был в шлеме, несмотряна жару, и в кольчуге из мелких колец восточной выделки. Он еще издали началсверлить приближающегося Олега острыми, как буравчики, глазами, сопел созлобой, напрягся, вытянул вперед руку.

Олег молча ухватил за пальцы, сдавил, услышал хруст,отодвинул побледневшего стража и ногой открыл дверь.

Горница была даже не горницей, а горними покоями. Посадниксидел в широком кресле, перед ним стояли два немца, а третий, постарше,развалился, почти лег в широком дубовом кресле. Все четверо обернулись на стукшагов с одинаковым неудовольствием на лицах.

— Желаю здравствовать, Гостомысл! — сказал Олеггромко. Чуть повернул голову, бросил вежливо: — Вам тоже, гости заморские.

Гостомысл всмотрелся, привстал, растерянно раздвинул руки:

— Олег? Вещий Олег?.. Для меня честь... Но, святойпещерник, у меня сейчас важное дело. Я вот-вот закончу с гостями, дела естьдела, потом охотно поговорю с тобой.

Вежливое внимание на лицах купцов сменилось иронией. Ониначали перешептываться, бросая насмешливые взгляды на деревянное ожерелье соберегами на шее волхва. Олег сказал громким голосом:

— Предрекаю! Новгород погибнет, ибо злато для негостало выше чести, совести! Придет рать из другого города, набросит ярмо на шеюнекогда вольного города, сбросит вечевой колокол оземь! И не быть вольностям,не быть сходу...

Гостомысл побелел, как ужаленный змеей, простер дрожащиеруки:

— Погоди, вещий волхв! Не призывай беды, я стар и успелувидеть, что твои проклятия, на беду, слишком часто сбываются. Старикиговорили, что сбываются и благословения, но чего не видел, того не видел...Дорогие гости, придется прервать нашу задушевную беседу. Вас проводят вотведенные для вас палаты. Я немедленно дам знать, когда освобожусь.

Немцы переглянулись, старший из кресла бросил на Олегаогненный взгляд. Олег стоял с каменным лицом, на миг что-то коснулось егомозга, словно пробежала туча муравьев. Он ощутил ощупывающие пальцы, нопоследние дни все время держал себя начеку, закрывался щитом и сейчас тожеоставил только жажду еды, пива, заставил громко звучать мысль, что устал, хочетспать и жаждет получить под пещеры пещерников Соловецкие острова, исконноевладение Новгорода.

Немцы попятились, поклонились. Старший сказал Гостомыслу снеудовольствием:

— Понимаем, у каждого народа свои обычаи. Правда, мы непозволяем юродивым вмешиваться в сложные дела, потому не терпим поражений.

— Подождите в палатах на втором поверхе, — сказалГостомысл виновато. — Вам принесут еду, питье. Все заморское, вампривычное!

В дверях появился страж, распахнул обе створки, выказываявеликое уважение. На Олега метнул лютый взгляд, брови сшиблись на переносице.На поясе теперь висел длинный нож, правую руку страж держал на рукояти исмотрел на Олега неотрывно.

Когда за ними захлопнулась дверь, Гостомысл повернулся кОлегу:

— Ты слишком крут, святой человек. Иногда зубкипоказывать надо, жмут и внаглую, но ты чересчур... Я понимаю, в пещеревежливому обращению не научишься.

Олег сел в кресло, которое еще не остыло от задницы немца,изучающе вперил взгляд в Гостомысла. Одет посадник просто и всем видом похож напостаревшего древодела — крепок и широк в плечах, на руках вздулись толстыевены. Лицо старчески темное, изрытое морщинами, но кожа дубленая, обветренная.Поредели и сильно побелели волосы, на макушке розовая плешь, так отличающаясяот темной кожи лица со старческими коричневыми пятнами. Усталые глаза внабухших красных жилках, но властные, понимающие. Этот благочестивый старец вмолодости водил ушкуйников, рубился с чужими купцами в открытых морях, грабилпри случае, бывал в далеких странах, к тридцати осел, остепенился, занялсясвоенравным городом, ибо посадниками были дед, прадед, а такое непросто вНовгороде, где нет власти наследственной, а только выборная. Но в жилахГостомысла текла кровь Колоксая, который сумел натянуть тетиву отцовского лукаТаргитая-Геракла, а также кровь Скифа, чье потомство потрясало и рушило многиеимперии тысячу лет, кровь Славена, который свой народ снял с коня и посадил наземлю, кровь Руса, который увел своих детей с Карпатских гор на зеленыедолины...

— Знаешь ли ты, — спросил Олег, — чтотворится в южных краях?

Гостомысл двинул плечами:

— Наверное, как обычно... Режут один другому глотки, умыкаютневест, жгут села, продают своих же сородичей в рабы ромеям. Так? Или что-тостряслось еще?

— Многое стряслось, — ответил Олег угрюмо. —Например, сыны Рыжего Волка перестали рвать друг другу глотки, теперь поперлина соседей. С этой стороны у них лишь племена сыновей Славена. Сыны Рудольфабросили клич «Дранг нах Остен», что означает — натиск на Восток. На нас тоесть. А нам приходится драться на две стороны: с Востока прут неведомые народы,которых, как песку на берегу моря. Но восточные чем отличаются от западныхврагов? Ну-ну, ответь?

Гостомысл подумал, пожевал старческими губами, сказалосторожно:

— Положим, не смогу назвать одно-единственноесвойство... Ведь надо назвать одно?

— Степняки налетят, пожгут, пограбят, уведут в полон, апотом о них ни слуху ни духу. До следующего набега. А вот западные... Западныеостаются!

Гостомысл посмотрел непонимающе. Олег объяснил:

— Восточные уходят даже после полной победы, а западныезакрепляются на любой пяди. Они не грабят, не жгут поля, не уводят в полон.Зачем? Ведь это уже их земли. Со скотом, нивами, рабами. Нет, даже не рабами...Германцы онемечивают покоренный народ, заставляют кланяться своим богам,изгоняют местные языки. Я был в таком краю однажды... Через три поколения отплемени не осталось и следа!

— Вырезали? — не поверил Гостомысл. — Нагерманцев не похоже.

— Не вырезали, а онемечили. Правнук Святомира уже незнал, что он славянин. Считал себя не то готом, не то германцем. Все племястало немцами. Говорит по-немецки, кланяется немецким богам, забыло о своемславянстве.

Гостомысл раздвинул дряблый рот в улыбке, стараясь отогнатьтревогу:

— А не к лучшему? Германцы — хороший народ. Превратитьрастяп в ловких да умелых — разве худо?

— Худо перебить всех зверей и птиц, дабы очистить землюдля... скажем, коней или коров. Не окажется ли сегодняшнее добро тем камнем,что завтра потянет на дно? Я видывал, что народы-растяпы вдруг превращались ввеликие народы, как среди них появлялись — несть числа — герои, богатыри,мудрые пророкои, маги!.. А великие народы, известные мудростью, силой,доблестью, внезапно исчезали! Ты же знаешь, что ни доблесть, ни мудрость, ниогромные армии не спасли владыку мира Рим от натиска славяно-германскихотрядов! Как не спаслись от гибели некогда грозные и мудрые народы Востока...Так что существовать должны всякие народы. Мы не знаем, чего от нас потребуютбоги завтра.