— Господи! Не хватает еще, чтобы ты сломала ногу у меняв кабинете! Перестань сейчас же, слышишь?

— Даже если я сломаю обе ноги, я все равно уйду сегодняиз этого кабинета, чтобы никогда больше сюда не возвращаться. Сегодня яродилась заново, Питер: у меня впереди целая жизнь, и я собираюсь наслаждатьсяею.

— Рад это слышать, — заметил Питер и ахнул, когдасквозь неплотно прикрытую дверь в кабинет ворвался Фред.

Радость хозяйки как будто передалась песику, и он носилсякругами вокруг операционного кресла, прыгал, лаял и всячески выражал своюрадость.

— Прекрати немедленно! — Питер сделал строгоелицо. — Хорошо еще, что сегодня я никого больше не жду, иначе пришлось бытут заново все дезинфицировать. — И, не выдержав, он улыбнулся инаклонился, чтобы потрепать Фреда за ушами.

— Что это такое вы говорите, сэр? — Мари принялаоскорбленный вид. — Вы хотите сказать, что мой пес — грязный?

— Я-то знаю, что он почти что стерильный, —вздохнул Питер, — но санитарная инспекция может со мной не согласиться…Да, ты не сказала — наш уговор насчет торжественного обеда остается в силе?

Он смотрел на нее с такой надеждой, что Мари почувствоваласебя тронутой до глубины души. Он ждал этого совместного обеда, надеялся нанего, быть может, мечтал о нем. Ей даже показалось, что она улавливает ход егомыслей. «Я сделал свое дело и больше не нужен ей. У нее теперь новая жизнь —найдется ли в ней место для меня?» В это мгновение Питер вдруг показался Марисовсем беззащитным, и она, спустив ноги на пол, протянула ему руку.

— Что это тебе пришло в голову? Конечно, мы пообедаемсегодня… — Она заглянула ему в лицо. — И еще, Питер… Что бы ни случилось,в моей жизни всегда будет место для тебя. Всегда. Надеюсь, ты это понимаешь?Ведь всем, что у меня теперь есть, я обязана тебе.

— Нет, не только…

Он покачал головой, думая о Марион Хиллард. Впрочем, Питерзнал, как относится Мари к женщине, оплатившей ее лечение, и потому счел заблаго промолчать. Чем вызвана такая неблагодарность, он никак не мог понять,но, в конце концов, это его не касалось.

— В общем, — добавил он шутливо, — я рад, чтооказался поблизости и сумел помочь. Можешь и впредь располагать мною. Если японадоблюсь тебе… для чего-нибудь, я буду рад помочь.

— Хорошо. Тогда — пока. Заедешь за мной в двенадцать?

Питер кивнул, и Мари направилась в приемную. Разговорполучился неожиданно серьезным, и она была рада тому, что на этом можнопоставить точку.

— Кстати, куда мы пойдем? Питер галантно подал ейшубку, которую она бросила на кушетке у дверей кабинета.

— Можно поехать в новый ресторан на побережье. Он стоитна холме над портом, так что из окон видна бухта со всеми судами на рейде. Какты на это смотришь?

— Договорились. Пожалуй, я поеду туда прямо сейчас и поснимаюнемного в порту. В двенадцать я подойду прямо к ресторану, хорошо?

— Я готов ждать тебя хоть вечность. — Питерулыбнулся и, заговорщически подмигнув, открыл перед ней дверь.

— Значит, до вечера?

— Да. До вечера.

Выйдя на улицу, Мари, однако, не поехала в порт, какобещала. Вместо этого она прошла несколько кварталов до ближайшегоуниверсального магазина, поскольку ей неожиданно захотелось купить себечто-нибудь особенное, что она могла бы надеть в ресторан. В конце концов,сегодняшний день был совершенно особенным, и Мари хотелось сделать так, чтобыкаждая его минута доставляла ей радость.

По дороге Мари заглянула в бумажник. Там лежала порядочнаясумма, которую она получила незадолго до Рождества за фотографии, отправленныепо настоянию Питера в один крупный журнал. Теперь у нее было достаточно денег,чтобы сделать себе самый роскошный подарок. Себе — и Питеру тоже.

В секции одежды Мари присмотрела себе желтовато-коричневоешерстяное платье, которое облегало ее фигуру словно перчатка и очень шло к шубке.Потом она зашла в парикмахерскую и сделала новую прическу, впервые за два годапопросив уложить волосы назад, чтобы они не закрывали лица. Послепарикмахерской Мари заглянула в отдел бижутерии и купила большие позолоченныесерьги в виде обручей и чудесную перламутровую раковину на бежевом шелковомшнурке. В обувной секции того же универмага она приобрела бежевые замшевыетуфли, а в галантерейной — замшевую же сумочку в тон платью. В парфюмерномотделе Мари купила флакончик своих любимых духов и наконец почувствовала себявполне готовой к праздничной трапезе в обществе доктора Питера Грегсона.Впрочем, и любого другого мужчины тоже. Мари была так хороша, что могла слегкостью вскружить голову любому.

В последнюю очередь она, словно по наитию, заглянула в салонфирмы «Шривз» и нашла там то, что с удовольствием бы подарила Питеру. Это былнебольшой золотой брелок для часов, изображавший комическую античную маску.Мари знала, что у Питера есть золотые карманные часы, которые он очень любил иносил по особо торжественным случаям. На маске она хотела выгравировать дату,но потом решила, что с этим успеется. Главное, у нее теперь есть подарок.

Попросив покрасивее упаковать коробочку с брелоком, Маринаконец покинула супермаркет и, остановив такси, поехала домой, чтобыпереодеться. Из дома она поспешила в ресторан.

Она опоздала всего на минуту или две. Питер только чтопришел и сел за столик. Увидев направляющуюся к нему по проходу Мари, онпросиял. Казалось, он вот-вот лопнет от радости и гордости. Впрочем, не он один— все мужчины, что были в ресторане, невольно оборачивались на Мари илипровожали ее взглядами.

— Привет, вот и я! — весело сказала Мари.

— Это и в самом деле ты? — переспросил Питер,вежливо вставая ей навстречу.

— Золушка к вашим услугам. Ты одобряешь?

— Одобряю?.. Еще как! Ты выглядишь просто как… каккоролева. Что ты делала весь день? Бродила по магазинам?

— Вообще-то, да. Ведь сегодня особенный день…

Она была неописуемо прекрасна, но дело было даже не в еевнешности. Еще раньше, до того как Питер начал работать над ее изуродованной,изрезанной плотью, он был покорен чем-то, чему никак не мог подобратьподходящего названия. Сначала Нэнси, а теперь — Мари как-то повлияли на егочувства, изменили его образ мыслей, и теперь Питер плохо представлял себе, какон должен держать себя с ней. Больше всего ему хотелось прижать ее к себе ипоцеловать прямо здесь, в ресторане, но он не посмел. Вместо этого он толькокрепче сжал ей руку и восхищенно улыбнулся.

— Я очень рад, что ты так счастлива, дорогая.

— Да, ты прав, я действительно счастлива, но вовсе неиз-за лица. То есть не только из-за него, — поправилась Мари. —Завтра открывается моя выставка, и у меня есть моя жизнь, моя работа и… И ты.

Последние слова она произнесла совсем тихо, но для Питераони прозвучали оглушительно, словно раскат грома. Он ждал их, надеялся на них,и теперь, когда Мари наконец произнесла их, так растерялся, что не нашел ничеголучшего, кроме как обратить все в шутку.