Голос произнес печально:

— Она еще ему помогает... Бедное неразумное дитя...

Сундук оказался полон золотых монет, бриллиантов, изумрудов.Олег сердито плюнул прямо на золото, опустил крышку. Гульча едва успела убратьпальцы — крышка дернула ее книзу. Пещерник, ворча, заглядывал в кувшины,скрыни, тряс резные шкатулки.

Голос печально произнес:

— Если бы сам клал, как говоришь, знал бы, где то, чтоищешь... Пить надо меньше!

— Все разве запомнишь? — буркнул Олег.

Под руки попался сверток бересты, хотел отшвырнуть, но навсякий случай сорвал лыковую веревочку, не сумевшую пересохнуть в сырости,развернул хрупкий лист. Лицо его чуть просветлело.

Вскоре он уже сдирал, постанывая, грязь, накладывал примочкииз темной и густой, как деготь, жидкости. От нее смердило, он заставил Гульчуотпить пару глотков. Ее едва не вывернуло, но, странное дело, сразу согрелась,боль в исцарапанных ступнях ушла. Даже пальцы на ногах, озябшие так, что нечувствовала их вовсе, отошли, пошло покалывать иголочками.

— Бедное дитя...

Олег, накладывая на лицо и грудь смердящую пакость, предостерег:

— Кий, не увлекайся!

— Я только по-отечески жалею...

— Знаю-знаю. Самые красивые и беззащитные с виду змейки— самые ядовитые. Да и ты, ласковый, как кошечка... пока не наступишь на хвост.Гульча, вон в том углу всякая всячина из рухляди! Выбери, а то князь Кий ужочень волнуется. Воображение у него, видите ли...

Девушка с факелом в руке пошла рыться в ворохе одежды.Пещерник был груб, но грубости умел говорить так, что у нее сама собойвыпрямлялась спина, грудь поднималась, а щеки горели в странном радостномпредчувствии.

Она наткнулась на множество сапог, словно волхвыпредполагали увидеть усопшего князя в личине сороконожки, затем обнаружилаодежду. Рыться одной рукой было непросто, держа факел на отлете, чтобы искрыненароком не сорвались в гущу шелков, бархата, дорогих шуб, мехов, тонковыделанных сорочек.

Когда вернулась, одетая в княжескую расписную сорочку, чтодоходила ей до колен, Олег лежал возле каменной плиты — страшный, распухший, сног до головы покрытый темными пятнами. Гульчачак вскрикнула, опасливоопустилась возле него на корточки. Смрад ударил в ноздри, она помахала ладоньюу лица. Очень медленно правый глаз пещерника приоткрылся.

— Не тревожь, — прохрипело у него в горле.

Она ушла в другой угол, села на шкуры. От факела струился тусклыймерцающий свет. Гульча зябко куталась — ее снова трясло. Неподвижный воздух,запах целебных настоек, трав, пережитые страхи! Голова начала кружиться, Гульчаощутила себя летящей в пространстве, замелькали крыши домов, в темном небесветили непривычно яркие звезды. Слабо слышались голоса.

Проснулась в полной темноте. Лежала в страхе, не понимая,откуда под ней взялись шкуры, почему темно. Было тихо, как в могиле. Как толькоподумала о могиле, сразу вспомнила, что она и есть в могиле — заживо погребенав склепе древнего князька местного племени язычников. На строительстве этогоподземного дворца были зарезаны сотни пленных кочевников, их кости тлеют под ееногами...

Она зябко поджала ноги, сказала дрожащим голосом:

— Эй, есть кто-нибудь?.. Олег, ты еще живой?

В склепе было тихо, никто не сопел, не похрапывал. Не слышнобыло и голоса погребенного князя, основателя Города. Гульча осторожно сползласо шкур, чувствовала себя отдохнувшей, только очень хотелось есть — до спазм вжелудке. Едва подумала о еде, как в животе заворчали кишки, голодно заурчало, арот наполнился слюной. Она шарила в потемках по полу, где-то должен лежатьфакел — не весь же сгорел. Если отыскать еще и огниво...

Ее пальцы наткнулись на твердое, угловатое. Она некотороевремя ощупывала, потом сообразила, что под ее ладонями человеческое лицо.Вскрикнув, отшатнулась, долго сидела неподвижно, прислушиваясь к оглушительномустуку своего сердца, наконец решилась потрогать лежащего за плечо:

— Эй... Олег, это ты?.. Или это великий князь, основательКиева? Кто бы ни был, помогите! Мне так страшно и хочется есть.

Из темноты послышался вздох, глухой голос произнес сипло:

— Всегда одно и то же: как утро, так хочет есть... Сюдамного натащили всякой еды! Если думаешь, что не испортилась за четыреста лет,то давай, ухомякивай за обе щеки...

— Олег, — вскрикнула она, — я так рада!

В темноте послышался шорох, стук. Темноту прочертили красныеточки. Вскоре факел вспыхнул, Гульча с недоверием смотрела на осунувшееся лицопещерника. Он был смертельно бледен, под глазами повисли черные мешки в дваряда, но лилово-черная опухоль сильно спала, оба глаза смотрели ясно.

— Ты выглядишь лучше, — сказала она ошарашенно.

— Сплюнь. Ты не видишь моих ребер!..

Он воткнул факел в стену между камнями. Двигался намного лучшеи легче, но лицо все еще было обезображенным, а по телу плыли цветные разводысиняков и кровоподтеков.

— Олег, — проговорила она дрогнувшимголосом, — чтобы выздороветь, надо хорошо есть... Тебе хорошо — медом иакридами... Впрочем, чтобы выздороветь, надо бы мяса...

— Сиди здесь, — велел Олег.

Он ушел в дальний угол склепа, там была темнота, а когдачерез пару минут Гульча окликнула его дрожащим голосом, ей никто не ответил.Она опустилась на шкуры, застыла в бездумном ожидании, даже не вздрогнула, когдаиз темноты бесшумно шагнул пещерник. Он швырнул на пол большого пса соскаленной пастью, сказал устало:

— Бегал поверху... крыс гонял.

Гульча отыскала нож, принялась снимать шкуру. Она изо всехсил сдерживала себя — пещерник наблюдает, так пусть не услышит ее визга. Песхудой, кожа да кости, а вместо мяса одни жилы. А жевать придется сырое, огоньне разведешь в склепе — в дыму задохнешься.

Печень оказалась удивительно крупной, с полкаравая размером— тяжелая, сочная. Гульча жадно съела свою половину, забрызгалась кровью,подумала, что не хотела бы увидеть себя сейчас: с окровавленным ртом, тяжелымикаплями на подбородке, окровавленными пальцами. Олег раздвинул губы впонимающей улыбке. Он жевал медленно, с трудом, морщился — челюсти его и шеявсе еще были в жутких кровоподтеках.

Они пробыли в склепе трое суток. Воздух был тяжелым, Гульчаобливалась потом, дышать было трудно. Пещерник уверял, что воздух меняется,отдушина лишь малость засорилась, но прочищать не стал.

Он быстро поправлялся, синяки поблекли, а кровоподтекиисчезли вовсе. На третьи сутки Олег долго рылся в дарах, что нанесли в склепвожди, русичи и знатные люди полян, древлян, дряговичей и северян. Из одеждыкое-что удалось отобрать. Олег заверил, что собранное в дорогу не разлезется ответхости по меньшей мере до ближайшей купеческой лавки.