– Подмахивай! Что лежишь, как бревно?

А не потерять ли мне сознание? – подумала Марина. И,громко застонав, замерла с закрытыми глазами. Особых выгод это не принесло. Навсех троих обрушилось ведро теплой воды, и кто-то обрадованно вскрикнул:

– Оклемалась! Моргает! Наяривай, Семен, люди ждут!

И ее продолжали обрабатывать с двух сторон. Когда на неенавалился четвертый, а рот разжал отдохнувший атаман, Марина уже чувствоваласебя скверно, моталась, как кукла, закрыв глаза и глухо вскрикивая. Сознаниетуманилось, хохот и похабные реплики доносились словно издалека. Почувствовав,что тяжесть на нее больше не давит, а рот пуст, Марина блаженно отдышалась.Досталась же профессия, вяло подумала она, распростершись на одеяле. Бедатолько, что сменить эту профессию на более спокойную не тянет, за конторскимстолом еще хуже, хотя и безопаснее...

Она ощутила, что ее бесцеремонно поднимают на ноги, открылаглаза. Почти не играя, протянула жалобно:

– Может, хватит?

– Тихо ты! – толкнул ее кто-то в спину. –Веселимся так веселимся...

Атаман сидел на торце лавки, ухмыляясь, манил:

– Ну, иди сюда, красивая, еще разочек...

Марину толкнули прямо на него, он ловко подхватил девушку,завалил ее на себя, опускаясь навзничь на лавке, сжал груди, вошел столь жеумело. И тут же кто-то пристроился сзади, крепко стиснув бедра. Марину пронзиланешуточная боль, она закричала и дернулась, но остальные прижимали ее за плечис двух сторон, хохоча при каждом ее вскрике. Она громко охала от боли, но потомв рот вновь вторгалась напрягшаяся плоть, и Марина лишь глухо стонала, обмякнуви безвольно двигаясь, пока ее насиловали с резкими выдохами, уже деловитомолча, выворачивая ее голову то вправо, то влево, чтобы каждый урвал свое.

Потом она потеряла сознание по-настоящему.

Возвращение к действительности вопреки обычным рефлексамполучилось отнюдь не мгновенным. Она не сразу поняла, где находится. Понемногустала соображать, что лежит на жестких досках, привалившись к ним щекой, надголовой тускло мерцает светильник, все тело болит, полное впечатление, что ееразорвали пополам. Хорошо хоть оставили в покое.

– Затрахали девку, – послышался над ней голос Татьяны,ничуть не укоризненный, скорее, игривый. – Из ушей течет...

– Да ну! – откликнулся атаман. – Поигралималенько! Полежит и очухается. Крови нет, все чистенько. Мы ж не звери... Да иона не дите, все умеет.

– Стыда у тебя нет, – без особой укоризны сказалаТатьяна. – При законной супруге...

– Танюша, когда еще подвернется такой случай? Чистенькая,городская девка? Можно разок похулиганить. А если хочешь, я и тебя прямо тутотдеру.

– У тебя и не встанет после таких забав...

– Обижаешь...

Последовала недолгая возня, шум падающего тела, Татьяна ахнула,застонала, совсем рядом с Мариной послышались размеренные выдохи, протяжныеженские стоны… Продолжалось это довольно долго, так что Марина успеласовершенно прийти в себя, но продолжала лежать, притворяясь, что еще валяется вбеспамятстве.

– Вот так, – сказал атаман удовлетворенно.

– Стыда у тебя нет, даже не помылся после этой бляди...

– А так оно интереснее! Ладно, вставай.

– Слушай... Что ты с ней делать собираешься? Может, прощевсего – головой в болото? Питерская как-никак, не получилась бы неприятность...

– Татьяна! – укоризненно сказал атаман, понизивголос. – Красивая ты у меня баба, и умелая, но вот хозяйственной жилки утебя нет. Приходится мне думать за двоих... В болото ее опустить нетрудно. Ноэто будет бесхозяйственно. Пусть денек полежит, оклемается, а потом мы ееотвезем за перевал и продадим узкоглазым. Девка ухоженная, дадут за нееприлично, это не наши гусыни. А уж от них она в жизни не вырвется, есть у нихспособы...

– Пожалуй... А куда ее пока?

– В амбар, там хороший засов. Отведешь ее туда, какочухается, а я пойду, посмотрю лошадей.

Он оделся и вышел. Татьяна прошла в дальний угол, что-тодостала, опустилась на корточки, и в ноздри Марине ударил острый запах, похожийна нашатырь. Она пошевелилась, подняла голову.

– Очнулась? – спросила Татьяна заботливо, чуть ли неласково. – Вот и хорошо! Сейчас отведем тебя спать, отдохнешь, поешь...Ничего страшного, бывает... Ну-ка, поднимайся, я тебе платье принесла,оденешься, будешь красивая. Вот так, я тебе помогу встать, давай-ка!.. Ничего страшного,побаловали немного мужики, не убудет тебя. А завтра муж тебя отвезет к военными попадешь прямиком в город или куда там тебе надо. Руки подними...

Поддерживая Марину, она надела на нее через головумешковатое платье из той же грубой ткани, по-прежнему приговаривая что-тоуспокаивающее. От этой равнодушной заботы – словно похлопывала по спинеценную рабочую скотину – Марину замутило, и она подумала с холодной злостью: нучто ж, завтра утром придется устроить им всем панихиду с переплясом, пока и всамом деле не продали черт знает куда...

Татьяна, заботливо ее поддерживая, сунула в руку сапожки,вывела из бани и повела через двор к строениям без окон, приговаривая ласково:

– Ничего-ничего, пройдет. Мужики – кобели, что с них взять,подумаешь, позабавились немного...

Распахнула тяжелую дверь, подтолкнула Марину в спину, и таоказалась в небольшой, совершенно темной комнатке. Дверь захлопнулась, громкозадвинули тяжелый засов. Татьяна громко сказала:

– Ложись и спи, утром покормлю...

В крохотное оконце под самым потолком виднелось черное небос парочкой колючих звезд. Убедившись, что нож по-прежнему в сапожке, как иденьги с паспортом, Марина, когда глаза привыкли к темноте, рассмотрела в углукучу пустых мешков. Сделала из них нечто вроде постели и с удовольствиемвытянулась, глядя на звезды. Стояла тишина, боль во всем теле уже почти небеспокоила, если расслабиться и лежать неподвижно.

– Романтика, блядь, экзотика, на хрен... – повторилаона тихонько. – Ну ладно, завтра поговорим...

И холодно, профессионально стала прикидывать партитуру.

Проснувшись, определить время Марина, понятное дело, несмогла – часы остались у похитителей. Но на улице давно светлый день, дневнойсвет пробивался в узенькое окошко под самым потолком.

Гораздо важнее было другое – она вновь ощущала себя если небоевой машиной, то, по крайней мере, автономной боевой единицей, способной намногое. Открыв глаза, она, как в прежние времена, почти мгновенно ощутила себясобранной и по-хорошему злой, прекрасно сознававшей окружающую реальность исвое место в ней. Конечно, там и сям все еще побаливало, и чувствительно.Выражаясь казенным языком полицейского протокола, подвергшиеся интенсивнойобработке участки понесли определенный ущерб. Но кровь ниоткуда не шла,повреждений вроде бы не заметно, а значит, оставались все шансы совершитьзадуманное. Проще говоря, устроить этим скотам персональный маленький Карфаген.