в высший свет. Началась беззаботная счастливая жизнь. Наступивший новый одна тысяча восемьсот пятидесятый год должен был стать для нас особенным, ведь Оленька была беременна. Мы пока не могли оформить наши отношения – по закону признать погибшим пропавшего без вести человека можно лишь через много-много лет. Но даже это не омрачало нашего счастья… Однако первого января я получил письмо от моего однополчанина, в котором он сообщал, что Ваня Чванов жив и едет к нам. Пришлось сократить рождественские вакации Саше и Толику и досрочно отправить их в корпус. Присутствие мальчишек при разговоре с Чвановым мы сочли неприемлемым, неуместным и непредсказуемым. Оленька настаивала, чтобы и я на время съехал, – зная, что Иван стреляет более метко, чем я, она боялась, что он вызовет меня на дуэль. Но я настоял на моем участии в разговоре. Иван вошел, мы встали.

– Я рада, что вы живы, – сказала ему Оленька.

– А это, надо понимать, ваш подарок к моему возвращению, – сказал он, указав ей на животик.

– Командир полка уверил меня в вашей гибели. Вы могли хотя бы весточку отправить, что живы, – упрекнула Чванова мужа.

– Я написал об этом матери.

– Увы, она умерла.

– А мальчики где?

– В казарме. Осенью я отдала их в первый кадетский корпус.

– Разумное решение. А ваша квартира… Сколько здесь комнат?

– Двенадцать. В том обществе, где мы теперь приняты, на жилье не экономят…

– Что ж! Придется вам вращаться в каком-нибудь другом обществе. Потому что я больше не дам вам ни копейки. Честь имею!

– Иван! Дети не знают о твоем… воскрешении. Я очень прошу, будь с ними поделикатнее.

– Я к ним не поеду. У меня чахотка. Я скоро умру. Боюсь их заразить.

Собственно, больше мы с Оленькой Ивана не видели. Только в гробу. Он умер где-то через девять-десять месяцев после визита к нам. Но за это время успел продать имение, купить себе место на кладбище и оплатить будущий памятник на своей могиле. Квартирку он снимал скромную, из крепостных оставил себе только камердинера Ваську и Нинку-кухарку. Обоим дал вольную и упомянул в завещании: Ваське оставил десять тысяч рублей, Нинке – пятьсот. Все остальное имущество Иван разделил между сыновьями. Вот только никакого имущества мы не нашли. Только его юношеский портрет и два медальона с миниатюрными копиями того же портрета.

– Не совсем с копиями, – подал наконец голос Ваня Чванов. – На портрете лес и церковь, а на медальоне – березка.

– Это неважно, – отмахнулся Корнильев.

– А куда делись деньги от продажи имения? – спросил Яблочков.

– Их украл Васька. Где их спрятал, так и не сказал. Вернее, так и не сознался в краже. Но свидетельство против него Нинки-кухарки оказалось для суда достаточным, и он пошел на каторгу. А конфискованные у него десять тысяч отошли мальчишкам, за исключением полутора тысяч, которые по закону полагались Оленьке. К тому времени у нас уже родилась Машенька, царствие ей небесное. Однако наше финансовое положение было ужасным. Ещё повезло, что около пяти тысяч мы выручили от продажи мебели и всяких безделушек из нашей квартиры, что были куплены в тот счастливый для нас год. Но этих денег хватило бы ненадолго. И я решил открыть свое дело – ломбард. Сняв помещение на Коломенской, да, да, то самое, где убили Александра, стал принимать заклады. Конкуренция тогда была маленькой, и через какое-то время мы снова стали жить безбедно. Конечно, в высший свет нам ходу больше не было, зато мы наконец обвенчались.

Прошло десять лет, мальчишки вот-вот должны были окончить кадетский корпус, как случилось несчастье. Машенька заболела дифтеритом. Её пользовали лучшие доктора. Но все было тщетно. Она умерла. После её смерти Оленька стала угасать. Она сочла смерть дочери божьей карой за измену Ивану. И как ни пытался я её разубедить, ничего не получилось, через пару месяцев скончалась и она. Формально именно Оленька была владелицей ломбарда, ведь деньги были её. Согласно завещанию нам предстояло их разделить на троих. Я предложил Толику и Сашке стать акционерами моего ломбарда. Сашка к тому моменту уже понял, что армейская жизнь не для него, и с радостью ухватился за эту идею, подав в отставку, чтобы мне помогать. А вот Толик, напротив, оказался таким же воякой, как и его отец. И от моего предложения отказался категорически. Не мыслил он себя без боя барабанов. Служил он где-то в западных губерниях, отпусков не брал, письма писал редко. Но мы знали, что дела у него идут неплохо, в чинах двигается, даже кое-какие безгрешные доходы имеет. Летом 1871 года он выхлопотал себе отпуск и приехал в столицу. У брата селиться не захотел, мол, офицеры не живут в ломбардах, снял меблирашки. Деньжата у него были, и, наконец-то вырвавшись из гарнизона, он стал кутить. В каком-то трактире на Крестовском ему понравилась певичка. И за какой-то месяц она обчистила его карманы. А кроме того, Толик наделал каких-то сумасшедших долгов. Но когда певичка поняла, что у него денег больше нет, она завела себе другого ухажера. И Толик в ярости её убил. На суде он изображал сумасшедшего, но присяжные ему не поверили. И он отправился в Сибирь.

Яблочков, слушавший Корнильева очень внимательно, помечая при этом вопросы, наконец получил возможность их задать:

– За какую сумму Иван Чванов продал имение?

– За сто двадцать тысяч.

– Ого! Но из них после его смерти вы нашли только десять с половиной.

– Ну какие-то деньги Иван прожил за последние свои полгода: аренда квартиры, врачи, лекарства, оплата места на Смоленском кладбище и надгробие, которое он заранее заказал.

– Где сейчас находятся медальоны и портрет?

– Портрет был на Коломенской. Где медальоны – не знаю.

– Папа хранил свой в кабинете за иконами, – подал голос Ваня.

– Иконы украли, значит, прихватили и медальон, – сообщил Яблочков. – Но среди изъятых у Соловьевой закладов медальонов с рисованными миниатюрами нет.

– И что сие значит? – уточнил Корнильев.

– Не знаю, – честно признался Яблочков, уже уверенный в том, что Толик Дерзкий вломился вчера в сыскную именно из-за пресловутого медальона.

* * *

– Конечно, из-за медальона, – согласился Крутилин, выслушав Яблочкова, и пододвинул ему папку с делом Ефросиньи Соловьевой. – На, читай.

– Ага, нашлась папка. И где?

– В ящике стола. Читай…

– «Шифер на березе». Что за бред?

– Думаю, что не шифер, а шифр. Что взять с пьяной неграмотной бабы? Она просто не поняла умирающего.

– «Иконы с киота снимал Кешка». Значит, медальон у него.

– А тут я маху дал, – признался Крутилин. – Ефимыч вычислил, где тот