все ли равно, кого возить?

– Тогда рупь.

– Поехали.

* * *

Дворник, увидев Кешку, встал у парадной двери как часовой, ноги на ширине плеч, а метла, словно ружьё, на плече:

– Куды прешь? Не велено больше пущать.

– Но почему? – удивился Кешка.

– Домна Петровна сказала, что ложки ты украл. Вот почему.

– Это правда? – спросил у мальчика Дерзкий.

– Вранье.

– А ну-ка пропусти, – приказал каторжник дворнику, и тот неожиданно для самого себя подчинился. Может, потому, что голос у Дерзкого был командным, а может, потому, что на миг в глаза ему заглянул и ужаснулся.

Чванов с Кешкой поднялись на второй этаж, мальчик с удовольствием покрутил ручку звонка. Домна Петровна открыла дверь, увидела Кешку, но сказать ничего не успела – Дерзкий сунул ей два пальца левой руки в нос, а правой ткнул в живот револьвер:

– Ну и кто ложки у барышни украл?

– Не знаю, – залепетала она. – Может, кухарка…

– Сундук твой где?

– В кухне.

– Веди туда.

Дерзкий велел открыть сундук не только горничной, но и кухарке. Обеим воровкам и в голову не пришло, что их вещи будут досматривать, поэтому искомые ложки лежали у них на самом верху.

Услышав какой-то шум, Соня отложила книгу и пришла на кухню:

– Что тут происходит?

– Они сказали, что я ложки украл. А это они сами, – кинулся к ней Кешка.

Соня заглянула в сундуки:

– И вилки тут.

Обе воровки бросились на колени.

– Барышня, простите, бес попутал, – рыдая, заявили они.

– Не выгоняйте! – добавила кухарка.

– И барину с барыней не говорите, – попросила Домна Петровна.

– Мы больше не будем! – хором закончили они.

Соня поджала недовольно губки.

– Вы уволены! Обе! Брысь отсюда, немедленно. А это кто? – спросила она Кешку, указав на Дерзкого.

– Мой папа. Он генерал. Он от царя сбежал.

Увидев на лице девушки недоумение, Дерзкий, щелкнув по-военному каблуками сапог, произнес:

– Я всё вам сейчас объясню.

– Что ж, попробуйте.

– Ну не на кухне же…

– Да, да, пройдемте в столовую.

В армейские времена Чванов пользовался успехом у женщин и ловко умел вешать лапшу на их прелестные ушки. Портреты Герцена, Чернышевского и Дарвина, украшавшие столовую в Сониной квартире, вкупе с её короткой прической дали подсказку, как надо действовать. Он плотно закрыл дверь и, сев за стол, прошептал:

– Я политический, сбежал с каторги.

Кешка изумленно уставился на него:

– Так ты не генерал?

– Нет, всего лишь штабс-капитан. Твоя мамка звала меня генералом в шутку.

На глазах Кешки появились слезы.

– Ну что ты плачешь? – изобразил нежность в голосе Дерзкий.

– Потому что не генерал. Я так в это верил!

– Зато я жив, здоров и разыскал тебя. Вот вытащим мамку из тюрьмы и отсюда уедем.

– А за что вас отправили на каторгу? – спросила Соня.

– За агитацию среди солдат.

– И к чему вы призывали?

– Ни к чему. Просто обучал их грамоте, объяснял им, что все люди равны и произошли от обезьяны, а некий господин Александр Николаевич Романов – узурпатор и никаких прав на руководство нашей страной не имеет, как, впрочем, не имели этих прав его предки… Кто-то из солдат донес командиру полка. Меня судили и отправили в Сибирь.

– Но почему об этом не писала эмигрантская пресса?

– Потому что следствие и суд были секретными, и отправили меня на каторгу якобы за убийство.

– А как вам удалось сбежать оттуда? – спросила Соня.

Глава тринадцатая

1871 год

Прошедшая ночь была самой счастливой в жизни Анатолия Чванова – Любаша с дикой страстью исполнила все его прихоти и желания. А наступивший день оказался самым черным и ужасным. Проснувшись, Любаша угостила его шампанским, а потом, указав на колье, украшавшее её обнаженную фигуру, спросила:

– Милый, а почему ты не купил к нему сережки?

По правде говоря, на них не хватило денег, а отпустить украшения в кредит в лавке не согласились.

– Говорят, что вы и так всем должны, – объяснил ювелир причину своего отказа.

Это было сущей правдой. Любаша постоянно требовала подарки, и за какой-то месяц Чванов спустил на них всё свое состояние, а вчера подписал вексель на немыслимую сумму под невероятные проценты. Полученных денег хватило на колье, лихача и ужин с шампанским в трактире, где пела Любаша. Повезло ещё, что она согласилась поехать к ней на квартиру, потому что за гостиницу платить было нечем.

– Почему молчишь? – Любаша обняла Чванова за шею.

– Я забыл про сережки. Куплю сегодня.

– Ловлю на слове. А теперь уходи. Мне нужно поспать после нашей безумной ночи.

– Я тоже бы не прочь…

– Нет, шалунишка. С тобой я не высплюсь. А вечером мне выступать.

На лестнице Чванов вывернул все карманы в надежде найти случайно затерявшийся двугривенный, но кроме подписанного векселя на пятьдесят тысяч рублей, ничего не нашел. Пришлось идти в меблированные комнаты на Невском пешком. Коридорному он приказал разбудить в четыре пополудни, рассчитав, что за двадцать минут он приведет себя в порядок, а за сорок дойдет до Коломенской, где жил брат. В пять тот обычно обедает, а значит, удастся наконец-то поесть. Ведь, кроме бокала шампанского, Любаша ничего более не предложила.

Дворник Прокопий, предупредительно распахнув перед ним парадную дверь, тут же протянул руку.

– Обещали вернуть двугривенный, ваше благородие, – напомнил он.

Неделю назад в прошлый свой визит Чванов убедил брата одолжить ему тысячу, на которую в тот же день был куплен перстень с сапфиром для Любы. Но тысяча была дана в сотенных купюрах, никакой бы «ванька» сдачи с «катеньки» не дал бы. Поэтому Чванов и «стрельнул» деньги у Прокопия, мол, мелочи нет.

– Потом, потом, – отмахнулся от дворника офицер.

Дверь открыла кухарка Дарья. Принимая фуражку с перчатками, похвасталась новой косынкой:

– Аленькую выбрала. На Коломенской ни у кого такой нету.

После сытного обеда братья прошли в гостиную и закурили.

– Денег больше не дам, – ни с того ни с сего сказал Александр.

– Я разве прошу? – попытался улыбнуться Анатолий, до того будучи уверенным, что и на этот раз выманит хотя бы полтысячи.

– И правильно делаешь. Потому что не дам.

– Но почему?

– Потому что слухи ходят…

– Какие ещё слухи?

– Что ты банкрот. Что векселя подписываешь не глядя. В долговую тюрьму захотел? Думаешь, я оттуда тебя выкуплю?

– Сашенька, родненький. Но хотя бы полтысячи.

– Полтысячи, – рассмеялся Александр. – Да я тебе даже полтинника не дам.

– Но ты ведь богач. И все благодаря мне. Я ведь согласился тогда, после смерти мамы, не забирать мою долю сразу.

– Да, но я её уже выплатил.

– Полтысячи, умоляю. Сжалься надо