работящий, откладывавший каждую перепавшую в его руки копейку на обустройство хозяйства в родной деревне. Конечно, за подобный «документ» его могли выпереть со службы. Но это ежели вскроется. А почему, собственно, оно должно вскрыться?

– Благодарствую вам, барышня, – поклонился он Соне.

Когда он ушел, Соня начала обучение. Но Кешка уже устал, его клонило ко сну. Да и Дерзкий после вчерашней бурной и бессонной ночи тоже клевал носом. Соня отвела их в спальню родителей, а сама ещё долго перечитывала любимую книгу «Что делать?». Отложив её, Соня потушила керосиновую лампу и легла в узкую кровать, но сон долго не приходил. Её воображение рисовало картины предстоящих схваток за прекрасное будущее. Но если раньше её героем был Вадим, то теперь его образ совершенно затмил беглый каторжник, храпевший сейчас за стенкой.

Глава четырнадцатая

1872 год

Из Окружного суда в съезжий дом Петербургской части Чванов вернулся раздавленным. Но там его ждал сюрприз – старик-князь Желнобобов. За прошедшие полгода население камеры поменялось много раз, и вот наконец первый, кто туда вернулся.

– Ну что, туза поймал? – спросил нищий.

– Да, двенадцать лет каторжных работ.

– А я ведь тебя предупреждал. Не любят судьи симулянтов.

– А что мне оставалось делать?

– На такой вопрос ответа у меня нет. Зато знаю способ забыть сам вопрос. Если, конечно, деньги имеются.

– Деньги есть. Пятьсот рублей. Надеялся их сегодня вручить адвокату.

– Тогда закажи-ка, милок, водки с закусками. Да побольше.

Чванов заказал и стал расспрашивать Желнобобова о том, что ждет его в пересыльной тюрьме, куда его на днях, а может, даже завтра, переведут.

– А я разве знаю? – ответил нищий князь. – Я завсегда в отделениях для благородных. А ты, милок, теперь и вовеки веков уже не дворянин, а низшее сословие. Могу лишь подсказать, что когда войдешь в камеру, на вопрос «Кто ты?» ответь «Жиган!»

– Что сие значит?

– Что ты каторжник, милок.

Чванов надеялся, что с Петербургской стороны в Демидов переулок, где размещалась пересыльная тюрьма, его поведут под конвоем. От двух-то городовых вполне можно сбежать… Но его посадили в тюремную карету, и через полчаса он вместе с татарином, осужденным за убийство жены, уже был в каламажне – так уголовники называли пересыльную тюрьму. Первым делом их раздели и обыскали.

– Ого, сколько деньжат! И медальон серебряный, – обрадовался надзиратель, пересчитав наличность Чванова и осмотрев его вещи. – Придется изъять.

– Как это изъять? Это моё.

– Было ваше – стало наше, то бишь казенное. Каторжникам деньги и ценности не положены. – Надзиратель склонился к уху и прошептал: – Но если поделитесь, я их, так и быть, в протокол не впишу.

– Сколько?

– Сотни хватит.

Потом Чванову и татарину было выдано по комплекту одежды: шапка, суконная рубаха, коты[21], армяк с ромбом на спине.

– А ромб зачем? – спросил Чванов.

– Чтоб вас, каторжников, с беспаспортными не перепутать.

На шею обоим надели медные бляхи с выбитой на них единицей.

– И что сие значит? – поинтересовался разжалованный штабс-капитан.

– Что тебя по московскому тракту поведут. Ну-с, пожалуйте стричься-бриться.

Надзиратель завел их в другую камеру, где ожидал балагур-цирюльник:

– Здравствуй, народ честной. Не угодно ли на бал завиться? Садись, не боись, к стулу задом крепись, головой вниз клонись. Начнем с тебя, рыло басурманское.

Татарин покорно сел на табуретку. Ловко щелкая ножницами, цирюльник быстро состриг ему волосы, а потом бритвой выбрил правую сторону головы.

– Теперича обкорнаем ваше благородие. – Парикмахер широким жестом пригласил сесть на табурет Чванова.

В следующей камере их ждал фотограф:

– Не улыбаемся, смотрим в объектив…

– Куда смотрим? – уточнил татарин.

– Вот сюда. – Фотограф вытянул из-под черной ткани, которая скрывала его голову и туловище, руку и пальцем показал, куда глядеть. – Не шевелиться. Раз, два, три… – Досчитав до двадцати, он сказал «Готово».

В последней камере их ждал кузнец:

– Ну-с, братцы, выбираем браслеты.

Татарин поднял одну пару, другую, третью:

– Они же одинаковые.

Кузнец усмехнулся:

– Даже у каторжника должен быть выбор.

Опять садились на табурет, ставя ноги на наковальню. Кузнец, надев ножные кольца, принялся, стуча молотком, заделывать заклепки. После ног заковал и руки.

– Ну, как говорится, носить их вам, не сносить.

После чего надзиратель отвел новичков в камеру. Там их явно ждали – навстречу сразу выдвинулся высоченный парень.

– Здорово! Ты кто? – Легонько тыкнул он татарина кулаком размером в бычье сердце.

Тот пошатнулся, Чванов, подставив руки, не дал ему упасть.

Человек тридцать, а то и сорок, в ожидании развлечения обступили их полукругом.

– Отвечай, раз спрашиваю, – гаркнул парень.

– Мустафа, – робко произнес татарин.

– Вижу, что не Иван. А по жизни кто?

– Бу-буфетчик, – заикаясь, пролепетал Мустафа.

– Про таких не слыхивал. У нас тут всяко-разные имеются: дергачи[22], сцепчики[23], скокари[24], мойщики[25]. А из буфетчиков ты первый. За что к хозяину[26] попал?

– Жену убил, – признался татарин.

– А я думал, курицу! – рассмеялся высоченный парень.

Его хохот подхватила вся камера.

– Да, да, курицу.

– Зажарил и в буфете продал.

Парень бросил на заплеванный пол спичку и велел татарину:

– Подыми!

Все замолчали и уставились на него.

– Подыми, я сказал, – повторил парень и для убедительности сжал кулаки.

Татарин медленно наклонился, поднял спичку и поднес парню.

– Что упало, то пропало, – сказал парень и указал на дальний угол камеры, где стояло зловонное ведро, в которое арестанты справляли нужду. – Парашу видишь? Спать будешь возле нее. И на вопрос «Ты кто?» будешь отвечать «Парашник». Запомнил?

Татарин кивнул.

– Тогда брысь под лавку.

Мустафа поплелся к ведру.

– Ну а ты кто? – спросил парень Чванова.

– Жиган.

– Ишь ты! А точно жиган? У татарина-парашника тоже туз на спине. Но он точно не жиган. Ты тоже, говорят, бабу убил?

– Да.

– И чокнутым хотел прикинуться?

– Откуда знаешь?

– В тюрьме тайн нет. Говорят, что при деньжатах…

– Не твое собачье дело.

– А ну повтори!

– Для глухих два раза обедню не служат.

– А ты дерзкий, оказывается. В картишки сыграешь?

– Нет.

– Что значит, нет?

– То и значит. Пропусти меня, устал я с дороги.

Ответом был кулак, нацеленный в голову. Но Чванов, которого в кадетском корпусе учили английскому кулачному бою под названием бокс, легко от удара увернулся и в ответ саданул со всей силы парню в челюсть. Тот рухнул будто мертвый.

– Убил!

– Дерзкий Карлика убил! – зашумели вокруг.

– Пока ещё не убил, – сказал громко Чванов. Все тут же замолчали. – Через полчаса встанет ваш Карлик. Лучше покажите, где тут жиганы обитают.

– Сюда иди, – крикнули от окна.

Дерзкий подошел к стоявшим там нарам, с которых