кладбище у вас вакансия имеется. Нельзя ли туда хорошего человечка пристроить?

– Кого именно?

– Священник Игнатий Липов…

Владыка в изумлении всплеснул руками:

– Да откуда у него столько покровителей? В прошлом году о переводе его в столицу просил принц Ольденбургский, теперь вы пришли…

– Потому что человек больно хороший. Руки так и чешутся ему помочь.

– Ну, значит, так и быть. Скажите ему, чтобы явился в канцелярию за переводом.

– Спасибо. Знал, что поможете.

На обратном пути Крутилин заехал на Симеоновскую.

– Как себя чувствуете? – первым делом спросил он Анастасию Григорьевну.

– Честно говоря, всю ночь не спала. Страху-то по самое не могу натерпелась.

– А я к вам с радостной новостью. Отец Игнатий может ехать в канцелярию за новым назначением.

– Не знаю, как вас благодарить… Пирожков хотите?

– Нет, мне на службу пора.

– Игнатий, Игнатий, – позвала мужа попадья. – Выйди, поблагодари благодетеля нашего.

– Что? Что случилось? – вышел из комнаты заспанный отец Игнатий.

– Место тебе Иван Дмитриевич выхлопотал. На кладбище Смоленском.

Липов-старший прослезился:

– Век за вас молиться буду, Иван Дмитриевич. Покойники-то – народец тароватый[18].

И тут открылась дверь, и в квартиру вбежал взволнованный Федя:

– Мама, папа…. Иван Дмитриевич?

– Феденька, что случилось? – спросила Анастасия Григорьевна.

– Директор гимназии вас вызывает. И вас, Иван Дмитриевич, тоже.

И Федя рассказал Крутилину придуманную им версию вчерашних событий.

Идти было недалеко, поэтому пролетку брать не стали и очутились возле гимназии аккурат вместе с подъехавшими туда на извозчике Александрой Ильиничной и Володей.

Арнольд Христофорович очень удивился появлению у себя в кабинете начальника сыскной.

– Очень приятно, – сказал директор гимназии, пожав руку Крутилину. – Но вас я не вызывал.

– Это чистая случайность. Я по дороге на службу заскочил на минутку к Липовым, – объяснил Иван Дмитриевич, отметив про себя, что после этих слов показное пренебрежение директора к поповской чете сменилось на напускное радушие. – А тут пришел с занятий Федя и рассказал, где нашлась злосчастная папка.

– То есть вы подтверждаете слова мальчиков? – спросил директор, до сего момента не веривший ни единому их слову.

– Да, да. Позвольте я эту папочку заберу.

– Что ж, тогда инцидент исчерпан…

– Нет, не исчерпан, Арнольд Христофорович, – встала со стула Александра Ильинична. – Почему у вас второгодники обижают малышей? Выхватывают у них ранцы, кидают их через класс. Я прошу, нет, требую приструнить этого Штемпеля, Багрянского и этого… как его?

– Свинку, – подсказал Володя.

– Кого-кого? – аж привстал директор.

– Копейщикова-Липкина, – пояснил Федя.

– Чтобы я больше кличек из ваших уст не слышал, – произнес директор, жестом показав, что прием закончен.

– Так я могу надеяться, что всякие свинки больше не буду обижать наших детей? – спросила Тарусова.

– Да, я приму меры, – недовольно пробубнил директор.

Тарусовы, Липовы и Крутилин вышли из его кабинета в широкую рекреацию.

– Ещё раз спасибо, Иван Дмитриевич, – сказала Анастасия Григорьевна.

– Спасибо, Иван Дмитриевич, – заулыбались мальчишки.

Крутилин в ответ открыл дверь соседнего с кабинетом директора класса, убедился, что он пуст, и жестом пригласил всех туда войти.

– Садитесь, – показал он родителям и детям на парты. – Ну а теперь, господа гимназисты, расскажите правду.

– Но мы уже рассказали, – напомнил Володя.

– Неужели вы надеялись, что можете обмануть меня, начальника сыскной? Да я вас насквозь вижу. Говорите правду, – стукнул по столу кулаком Иван Дмитриевич.

И Володя, виновато потупившись, всё рассказал. Внимательно выслушав, Крутилин удовлетворенно заявил:

– Молодец, что Кешку в сыскное направил. Я сегодня велел задерживать всех, кто запросит с Фроськой свидание. Так что с ним скоро повидаюсь. Но вот что бумаги у меня со стола украл – это очень нехорошо. На первый раз пущай тебя родители дома выпорют. Но ежели чего ещё подобное про тебя узнаю, посажу в тюрьму, будь уверен. Так что, дорогие родители, воспитывайте чад ваших в строгости, шалостям спуску не давайте. – Иван Дмитриевич достал из кармана сюртука часы. – Ого, полтретьего. Мне давно на службу пора.

Федю дома просто хорошенько отругали. А вот Володю вместо порки оставили без обеда – страшнее наказания сложно было придумать.

* * *

Чванов с двух часов пополудни сидел у третьей гимназии в закладке с откидным верхом, ожидая Кешку, но чуть было его не проворонил – ведь тот пришел в другой одежде. Только когда крючочник, забрав кости, выходил из сада, Дерзкий опознал его.

«Десять-двенадцать лет, волос русый, ходит со шваброй, на конце которой трехпалый крюк».

Он вышел из экипажа и направился к подростку.

– Ты Кешка? Кешка Соловьев? – спросил он, сблизившись, и улыбнулся.

– Да, – опасливо ответил мальчик, готовый бросить кости и сделать ноги.

– А я твой папа-генерал!

– Правда? – И мальчик бросился к Чванову на шею.

Глава двенадцатая

– Чему обязан? – не предложив сесть, с презрением спросил у Яблочкова надменный мужчина лет пятидесяти. В холеных руках он вертел визитную карточку Арсения Ивановича. Рядом с ним сидел подросток в форме первого кадетского корпуса.

– Я расследую убийство Александра Чванова.

– И как продвигается ваше расследование?

– Мы нашли украденные заклады, но убийца пока не пойман.

– Разве? А я читал, что она уже изобличена.

– Соловьева себя оговорила. Она вор, но не убийца.

– Вот как? Тогда за что вы орден получили? – Майор Корнильев развернул лежавшую перед ним на столе газету и ткнул толстым пальцем в колонку на первой полосе.

Яблочков замялся:

– За найденные вещи. Но убийцу мы поймаем, обязательно поймаем. И вы оба, – Арсений Иванович перевёл взгляд с майора на кадета, – можете нам помочь.

– Каким таким образом? – спросил Корнильев.

– Александра Ивановича убил его брат Анатолий.

– Что? Как? Он же на каторге…

– Он оттуда сбежал.

– Ну ничего вы не умеете. Ни ловить, ни охранять. За что вам только жалованье платят? Попробовал бы какой-нибудь горец сбежать у нас из крепости Грозная. Мы бы на следующий же день сожгли его аул со всеми его обитателями.

– Предлагаете сжечь вашу квартиру? – ехидно спросил Яблочков.

– Что? Да что ты себе позволяешь, штафирка?[19]

– Всего лишь следую вашему совету. Вы ведь единственные родственники сбежавшего с каторги Чванова.

– Я ему никто. Седьмая вода на киселе. Второй муж его несчастной матери.

– Зато Иван Александрович, – Яблочков указал на подростка, молча слушавшего перепалку взрослых, – единственный его племянник. А вы его опекун.

– Я знать не знал, что Александр назначил меня опекуном в завещании. С превеликим бы удовольствием отказался от этого бремени. И, скорее всего, так и сделаю, но сперва обязан уладить вопросы с закладами. Опекунский совет возиться с ними не станет. Кстати, когда их мне отдадут?

– Может, позволите мне сесть? – со значением спросил Яблочков.

– Валяйте.