все же не Хасс. Опять, опять не Хасс!

Мелкий выскользнул у меня из рук, запрыгал по снежной каше:

– Он, он? Я молодец, скажи? Правильно сделал?

– Да, правильно, Мелкий. Ты молодец.

На всякий случай я оттащил его подальше – если заметят, Верка устроит скандал, на этот раз и правда с мужем. А синяков мне хватает и так.

– Езжай домой, – я сунул ему денег на автобус, – завтра вкусного принесу.

– Ура-а-а! – Он облизнулся и порскнул через улицу, к остановке.

Натянув капюшон, я ткнулся в гладкий березовый бок. Постоял, обдирая белую кожу, продышался и пошел прочь. Делать здесь больше было нечего.

Когда я добрался до дома, пешком, сквозь мокрую снежную завесь, стало совсем темно. Окна мои не горели – мать поехала в гости, к тем самым песочным друзьям. Фонарь над подъездом светил плоховато, и у того, кто сидел на скамейке, почти не осталось лица. Я поздоровался, мало ли, свой. Тот замычал и поднялся. Выставил лоб, пошел на меня, но неуверенно, будто слепой. С силой, на кашле, сипнул:

– А я.

Узнать его было легко.

Свиные глаза, мутные, как под пленкой. Кривой, сползший в сторону рот. На подбородке – канава шрама и тонкая нитка слюны. Павел Петрович Хасс. Явился.

Крупно сглотнув, я перегнулся вдвое. Взвыл, подавил тошноту и вдруг рассмеялся – громко, до пятого этажа. Хасс затоптался, охнул и тоже взорвался смехом, диким, будто звериным. Внутри его смеха бурлило: «А я, а я, а я».

– Да что – ты? Что?!

Хасс перестал смеяться, вытер ладонью рот. Строго спросил:

– Где… а… я…

А… я… Аня? Ну конечно, Аня! Вот кого он искал! И мог ведь найти, и встреча эта добила бы всех троих.

– Пойдем, – я взял его за рукав, – пойдем со мной, скоро ты будешь с Аней.

Глава 8

Из приличной семьи

Глаз. И еще глаз. Внешние уголки подкручены вверх. Неплохие глаза, особенно если подкрасить. Нос – все тот же горбун, но теперь не простой, а греческий. Это Игорь говорит, а Игорю, конечно, виднее. Рот большой, ох, какой большой. А в помаде так просто огромный… Но ничего, значит, без помады. Алина вытерла губы и неумело припудрилась.

Платье для дискотеки она выбрала сама. Сказала маме не мешать, и та первый раз в жизни послушалась. Сапфировый Алине очень шел – мягко голубил глаза и вовсе не подчеркивал худобу. Пышная юбка, чуть выше колен, делала женскими бедра. И даже грудь, извечная беда, в новом платье будто подросла.

Алина забралась под кровать и вытащила коробку, ту самую, с секретами. Открыла. Из коробки пахнуло цветами и пылью. Цветами – от старых духов в плетеной бутылочке. Раньше, кроме бутылочки, там жили записки, от Алины самой же Алине, кусочек ткани и книжка. В книжке – стихи и сухой пятилистник сирени, это чтобы вернулся папа.

Папа. Совсем не похож на Алину. Или похож?

Она посмотрела на часы. Половина шестого, до начала дискотеки час, не меньше. Кинулась к ноутбуку, набрала: «Хасс Павел Петрович фото». Развернула на весь экран, притащила к зеркалу.

Ну?! Похож или нет?

Круглое лицо, и щеки такие жирные. Небось из-за ушей торчат, если сзади смотреть. А у нее, Алины, овал, худой и без всяких щек. Ура, минус. Но линия губ… вроде его… плюс! Брови изогнуты… ах, как плохо изогнуты! Тоже плюс, черт возьми. Нос, к счастью, греческий, не то что Хассова картошка. Минус. И волосы – минус тоже, у Хасса они жидкие и прямые. Минусов больше, куда больше, чем плюсов, но плюсы-то есть. Значит, есть и возможность…

Нет, не теперь! Алина захлопнула ноутбук. Вернулась к коробке. Отодвинув письма Зяблика, достала мешочек темного бархата, а из мешочка – Игорев камень. Поцеловала его, счастливо улыбнулась. Сегодня она не будет сидеть на стульчиках для уродин. Так, как сидела всегда. Да-да, сидела и делала вид, будто это в порядке вещей. Сегодня Игорь возьмет ее танцевать! Возьмет не раз и не два. Они станут кружиться, или что там надо, когда танцуют. А фифа от зависти сжует свои колготки.

Камень каплей стекал к глубокому вырезу, приятно холодил кожу. Вид у Алины сделался дорогой, словно ее одевали не дома, а в салоне на Петрушевича. Обтертые губы припухли, в глазах горело, и непохожая на себя Алина шепнула в зазеркалье:

– Да ты, детка, кажется, вамп.

Алекс Чернышев, он же Винт, лохматый как тибетский мастиф, застрял в дверях. За спиной его выла музыка, порхали девчонки в платьях и елка, вся в серебринках, мигала цветными огнями. Алина хотела пройти, но Винт стоял, несдвигаемый, и мрачно глядел ей в шею.

– Чего тебе? – напряглась Алина.

– Ничего… пытаюсь сдержать комплимент.

– А ты не сдерживай, – улыбнулась она, и Винт сразу скис, отступил в кабинет. Кожаная куртка печально скрипнула.

Там, в кабинете Борисовны, уже раздвинули парты, развесили дождик, белый и золотой, рассыпали по тарелкам печенье. Ванька в костюме и бабочке что-то кричал, и все рядом с ним хохотали.

– О, кто эта юная леди?

Она обернулась на голос. Возле двери с бутылкой лимонада стоял Игорь, в новых зауженных брюках и васильковой рубашке. Челка его, залитая лаком, остро торчала вверх.

– Это я, – прошептала Алина, краснея.

– Белиссимо! Позвольте представиться, – Игорь щелкнул каблуками, – поручик Ситько. Не хотите ли оранжаду?

– Можно…

– Тогда – к столу.

Он повел ее под руку, как взрослую. И головы, в кудрях и помаде, так и вертелись им вслед.

– Ребята, вы космос! – Ванька, вспотевший, с бабочкой набекрень, бросился обниматься. – Нереальные оба!

– И оба в синеньком, м-м-м. – Воздушная, как безе, фифа поджала губы. – Неплохо-неплохо, – кивнула она Алине, – жаль, материальчик дешевый.

Обидеться Алина не успела. Верзила Горев, поцыкивая, оглядел ее с макушки до пяток и принялся крутить хвостом. Подобрался было и Дерюгин, но замер на полуслове и пальцем показал на дверь.

В класс, широко улыбаясь, входила Женя. Серое платье ее с завышенной талией и бубенчиками по подолу годилось разве что для колядок.

– Смотрите, у нее червяки! – крикнула овца Анютка и спряталась за Дерюгина.

– Не червяки, а змейки, – Женя качнула клипсы, – ужики, они всегда черные.

– Ну-ка, заклинательница, – Горев выкрутил музыку в ноль, – танцуй!

– Без песни? – удивилась Женя.

– Ну хочешь, спой сама.

– Ладно, – Женя пожала плечами и запрыгала по классу, – это полька! Раз-и, два-и, раз-и, два-и!

Платье тихо зазвенело.

– Круто! – заржал Горев. – Бренчит!

Овца захихикала тоже и дернула Женю за юбку:

– Бренчит, бренчит!

– Хватит вам, –