Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– За мной, оба! – Я схватил Марию за руку, мы продрались через кусты и прыгнули на полметра вниз. Засели как в окопе – невидимые, но видящие всех. Следом, охая и ругаясь, свалился злющий Ситько, закудахтал:
– Из-за тебя все, придурок, вечно втянешь…
– Заткнись, – шепнула Мария и ткнула его в бок.
Мотор заурчал совсем близко, и сквозь кусты мы увидели тачку, вроде «девятку», с открытыми окнами. Из дома напротив вышли двое, сели в машину, и та покатилась по сонной дороге – медленно, с дальним светом, будто сидящие в ней кого-то искали. Я искренне надеялся, что не нас…
Все стихло, причем давно, но белобрысый сидел в канаве и выбираться не спешил.
– Идем, – позвал я его.
Он не ответил, только сильнее вжался в землистый край.
– Значит, так. В штаны будешь дома класть. А сейчас иди вперед, чтобы я тебя видел. Быстро иди. Очень быстро. В город выйдем – вали на все четыре. И помни, еще раз встречу, заклюю. Понял?
– Понял, – буркнул белобрысый, выбрался на дорогу и рванул по сырой обочине в сторону центра.
– Плохой человек, – Мария смотрела ему вслед, и губы ее кривились как от горького, – подлость может сделать.
Я и сам это знал. Вернее, помнил – с тех самых пор, когда мы носили колготки и спали в соседних кроватях. Но что он может, тухлый папенькин сынок? Такой меня точно не съест. Такие лишь машут ручками, ноют и стоят на коленях в углу.
Маршрутка скакала на битом асфальте, звякала дверьми и обшивкой. Под мелко дрожащими креслами каталась пивная бутылка. За окнами в дымном киселе проплывали деревья и чуть дальше – серые трубы завода. Мы ехали втроем – хмурый водитель в кепке, пахнущий чесноком Хрящ и я. Дорога вела в другой город, через вереницу полуброшенных деревень. Лишь изредка мелькали в низких домиках огни, а на остановках никто не садился. Когда-то мы с матерью тащились здесь, в такой же трепаной маршрутке, и меня безбожно мутило. Соседи косились на бледно-зеленого пацана и подбирали полы пальто.
При Хряще, развалившемся сразу на двух сиденьях, я переносил тряску куда более стойко. Сосал леденец, смотрел в окно и в сотый раз прикидывал, как повести разговор в гетто. Да, мы ехали именно туда! Хрящ сдержал-таки слово, и теперь все зависело от моей хитрости и в еще большей степени – от удачи.
Вдоль шоссе потянулся черный лес. Деревья там давно облетели, и над обочинным буреломом торчали склизкие пальцы веток.
– Стой, шеф, приехали! – Хрящ натянул шапку и, качаясь, потащился к выходу.
Я тоже поднялся и тут же повалился обратно – послушный шеф слишком резко ударил по тормозам.
Подморозило. Трава хрустела под ногами, когда мы лезли через канаву. Вдалеке торчала табличка «Мятловка» с облупленной буквой «л», но домов поблизости видно не было. Тревожный холодок потек от затылка вниз. Куда ведет меня Хрящ, и гетто ли конечная точка пути?
– Эй!
Хрящ обернулся, длинно сплюнул в кусты. К сапогам его липли влажные листья, на шапке висел лоскут паутины.
– Чего тебе?
– Разве гетто в лесу? – Я ковырял носком ботинка землю, чувствуя, что там камень.
– Узнаешь, – усмехнулся Хрящ.
– Да пошел ты!..
– Ладно, не пыли. – Он снова сплюнул и поправил рюкзак. – Трухнул, так езжай к мамаше, мне же легче.
– Глупо, Хрящ, – поморщился я.
– Глупо, Зяблик. Но ты решай – туда или сюда.
Он вынул сигарету, прикурил и, тяжело ступая, побрел от дороги. Бурая куртка его быстро таяла меж стволов. Чертыхаясь, я бросился за ним, на хруст шагов, догнал и пошел след в след.
– То-то же, – буркнули впереди.
Вместо камня, который оказался мелковат, я подобрал палку. Крепкая, с бородавками сучков, она хорошо лежала в руке и обещала хоть какую-то защиту. Хрящ видел это, но ничего не сказал. Он шел, явно зная куда, и без остановки курил.
В ржавых, полных воды папоротниках штаны мои вымокли, и я начал подмерзать. Шли мы уже час с лишним, но лес все не кончался. Видимо, Хрящ путал следы и словно леший водил меня кругами. Задавать вопросы не имело смысла, и я молчал и размахивал палкой, чтобы совсем не закоченеть.
Через полчаса деревья расступились. Открылось поле с подшерстком сухой травы, а за полем – деревня домов на пять или шесть. В сумерках она походила на стаю спящих китов. Хрящ прислонился к осине, сделал затяжку и прохрипел:
– Значит, вот что. Веду к кому просил, по уговору. Спросишь за человечка своего, и обратно. Ну и… должок у тебя теперь. Окей?
Он дохнул мне в лицо, и я захлебнулся чесночным смрадом.
– А правду-то скажут, Хрящ?
– Правду? – хмыкнул он. – Может, и скажут, дело ихнее. А соврут, так сожрешь и в ножки еще поклонишься.
– Как же, как же, двадцать раз.
Здесь, в мокром пустом осиннике, мы могли разорвать друг друга на куски. И тот, кого порвали меньше, бросил бы второго и пошел, и ничего бы ему за это не было. Но Хрящ сунул руки в карманы, а я отшвырнул свою палку. Мы оба хотели в гетто, пусть каждый по-своему, но каждый по-своему сильно.
Темнело быстро, и когда поле осталось позади, все уже выкрасилось серым. Дома казались нежилыми, и только в одном из них в ряд горели окна. Возле дома стояли три машины, не слишком свежие, но явно на ходу. Приехали недавно – от них тянуло теплом и средством для мойки стекол. Хрящ кланялся, смотрел номера, пыхтел, и из-под куртки у него торчала мятая майка. Видно, номера не подвели. Хрящ кинул мне: «Жди», – и, снова согнувшись, потрусил к дому. Крыльцо находилось с той стороны, и я не видел, как он вошел.
Дорога, липкая, вся в ямах, была пуста. Пустым оказался и двор, в который я заглянул через шаткий забор. Посреди двора, давно некошеного, лежал бывший трактор, и через его пробитую стенку торчало тонкое деревце. Окна дома, низкие, ничем не завешенные, манили меня к себе. Посмотреть в любое из них, вот хоть в правое, с наличником, и узнать самому. А потом пусть врут, сколько захотят.
Стараясь не ступать в квадраты света, я подкрался к крайнему окну. Увидел комнату
