Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– А я опасна? – обернулась к нему Алина.
– Очень, – ответил он и, будто ожегшись, отдернул руки.
Они скатились еще раз десять, и с каждым разом Алине все больше хотелось колкого ветра в лицо, скрипа санок о горочное дно и этих рук… таких же сильных, на животе. Двор оживал, зевая форточками, и мятые его жильцы то и дело поглядывали наружу. Первым в мороз выскочил парень, небритый, в куртке и растянутом трико. Оставляя кривую дорожку следов, трусцой побежал вдоль дома.
– Похмеляться! – хмыкнул Зяблик и, словно корзину с фруктами, водрузил на голову санки.
Дверь тут же хлопнула опять.
– Кататься, кататься! – Девочка лет семи, крепкий толстоногий гриб, запрыгала по сугробам. Бабушка, тоже гриб, только старый, с вялой провисшей шляпкой, заголосила:
– Дитятко, не спеши, баба не поспевает!
Дитятко, не жалея бабу, ринулось к кустам, в которых Зяблик нашел санки. Встало, растерянно озираясь, и вскоре зашлось громким воющим плачем.
– Что, дитятко, что?!
– Санки-и-и! Пропали-и-и!
– Как так пропали? – заквохтала бабушка. – Кто ж их взял-то?
– Они! – Девочка тыкнула пальцем в Алину с Зябликом, и лицо ее, залитое слезами, сделалось некрасивым.
Бабушка сдвинула брови:
– Эй, вы, лбы большие! Дитяткины санки воровать?! Ужо я вас приложу! До Киева поскачете! Ты, волосатый, положь санки-то!
Она кричала, и над губой ее мелко прыгала бородавка – коричневая, с пучком седоватых волос. Девочка, руки в боки, стояла рядом и подтопывала ножкой. Алине стало стыдно, и правда, взяли чужую вещь, да еще и без спросу. Открыла было рот – повиниться, но тут Зяблик рявкнул:
– Бежим!
Санки глухо упали в снег, и лбы, большие и виноватые, с гиканьем поскакали прочь. Голос бабушки таял, а снег поскрипывал под ногами – мороз становился все крепче. Рдяные, чуть влажные от бега, влетели в соседний двор, тесный, с бязевыми простынями на веревках. Согнувшись пополам, широко задышали, и пар повис между ними бледными облаками. Зяблик пришел в себя раньше, вытер снегом лицо.
– Вот ты и преступница, детка!
Слепил снежок, лохматый, как школьный пирожок с капустой, кинул в Алину:
– На!
Снежок ударил в плечо, рассыпался, запорошил подбородок.
– Ах, ты так?! – Она зачерпнула снега, но бросить не успела. Зяблик снизу подбил ее руки, и оба они покрылись густой белой пылью. В этой пыли заметались, осыпая друг друга снежками, вялыми от мороза. Хохотали, прятались за хрусткими простынями, прыгали над обрубками тополей. Снег предательски лез в рукава, комьями вис на варежках, и Алина, как в детстве, откусывала эти комья. Когда стрельба перешла в рукопашную, они повалились в сугроб – сначала Алина, за ней Зяблик. Он упал, прижав Алину к земле, и теплым дыханием ей опалило губы. Оба замерли, будто птицы, севшие на ладонь – клевать или нет? Зяблик улыбнулся – в глазах его было черно, как в лесной воде, – и перекатился на спину.
– А что, – спросил, – любовник тебя не защищает?
– Какой любовник?! – Алина двинула кулаком в жесткий бок.
– Понятно, не защищает – трусоват.
– Во-первых, он мне не любовник, а во-вторых…
Зяблик приподнялся и с интересом посмотрел на нее:
– Ну?
– Баранки гну! Не буду ничего говорить!
– Тогда я скажу, хочешь? – Он снова улегся и, как подушку, подгреб под голову снег.
– Хочу. – Алина сделала себе такую же подушку.
– А все очень просто. Держаться за ручки ему надоело, большего захотелось. Ты, конечно, сказала «нет», он вспылил и решил взять без спроса. Не смог. И в панике наговорил про тебя вранья.
Алина, чувствуя, как леденеет спина, выдавила:
– Откуда ты знаешь?
– Я не знаю фактов. Но знаю таких, как твой бывший дружок. Ведь бывший, надеюсь?
– Надейся, – вздохнула Алина, – не прогадаешь.
Они полежали еще, молча и почти не шевелясь. Деревья над ними глухо стучали ветками, и холод проступал через куртки, как чернила сквозь промокашку. Алина терпела, поднимала то плечи, то бедра, но страх заболеть победил, и вскоре она вскочила:
– Хватит, застудимся! Я не хочу в Новый год по больничкам!
– Да-да, помню, кости. – Зяблик тоже поднялся. – Тогда, быть может, чайку? В соседнем дворе отличная забегаловка. Ты только в стаканы на свет не смотри.
Алина отмахнулась, мол, плевать, лишь бы согреться. На выходе из двора она обернулась и тут же споткнулась о присыпанный снегом камень. Зяблик чертыхнулся, скорее весело, чем сердито, и взял ее за локоть.
По столу, липкому от пролитого кофе, ползла черная муха – то ли проснулась в жирном кухонном тепле, то ли так и не смогла заснуть. Она тыкалась хоботком в подсохшие лужи и, довольная, терла тонкие лапки. Алина, грея руки о стакан, следила за мухой и боролась с острым желанием пристукнуть ее тарелкой.
Ноги медленно согревались, и пальцы, прежде совсем немые, начали тихо ныть. Казалось, еще немного чая, и от Алины пойдет густой белый пар. Впрочем, пара в кафешке и так хватало – он рвался в зал из окна раздачи, чуть кисловатый, пахнущий гречей и сосисками. Зяблик помалкивал, доедая третий пирожок, и щеки его слегка горели.
– Эй, – Алина помахала салфеткой, – а где же песня про восемь вздохов? То все уши прожужжал, то ничего.
– А зачем жужжать? – Он слизал повидло с пирожкового бока. – Видишь, ты сама спросила, значит, есть интерес. Раз есть интерес, значит, процессы идут.
– Да какие там процессы, – скривилась Алина, – меня парень бросил, мне влюбляться некогда.
– Ничего, найдешь время.
– Ну хорошо, предположим, твои мечты сбылись – я влюбилась. Ты-то влюбишься сам?
– Конечно, нет, – Зяблик сыто откинулся на спинку стула, – и запомни, это не мечты, а неизбежность, как дождь, смерть или контрольная по физике.
За соседним столиком расшумелись – дядьки, пожилые и, кажется, сильно нетрезвые. Поминали какую-то Ирку с завода, грозились изрядно ей наподдать. Потом перекинулись на детей, в основном, ругали, и только один с рыжими усами все твердил: «Моя другая, моя хорошая».
– Папаши, – усмехнулся Зяблик и вдруг словно посерел, подернулся мутной дымкой, – ладно хоть такие, у меня никакого не было… Твой-то не пьет?
– Без понятия, – призналась Алина и вдруг неожиданно для самой себя зашептала: – знаешь, я боюсь, что мой отец… плохой, очень плохой.
– Насколько плохой?
– Возможно, он преступник!
– Да ну, – Зяблик подался к ней и тоже зашептал, – рассказывай.
– Я боюсь, что мой отец – Хасс. Ну тот, который маньяк, помнишь?
– С чего ты взяла?
– Долго рассказывать, но, поверь, аргументы серьезные.
– А боишься чего? Что сама по наследству с приветом?
– Ну… да, и этого тоже.
