Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ты славная, и мне с тобой не скучно».
Вытащила самый краешек, коснулась губами зеленых чернил. Улыбнулась.
Гремите своими кастрюлями. Я славная, и я не одна.
Они сидели за партами – неплотно, как фигуры в конце шахматной партии. Жевали, листали учебники, спешно списывали домашку. Верзила Горев, развалившись на двух стульях, дул в детскую дудку. Та жестко выдыхала: «Ду-у-у!» – и выплевывала шуршащий язык. Алина вошла, глядя в пол, так же, не поднимая глаз, села. Она ждала, что в спину ей полетят смешки, но сзади тихонько гудели о чем-то своем. Пахло пылью, духами и булочками с корицей – столовая начинала готовить рано.
«Ду-у-у!» – рявкнула верзилина дудка, и девочки с третьей парты хором крикнули:
– Хватит!
«Хватит!» – подумала и Алина и крепко стукнула по столу. Как там Зяблик сказал? Гонят, а ты не беги? Она расправила плечи и тут же снова свернулась, будто перепуганный еж. На доске крупными буквами было написано:
СЕДОВА ШЛЮ…
Встала, взяла тряпку, слишком мокрую и оттого непривычно тяжелую. Начала стирать. По доске текло, как в ливень по окну, а сзади надсадно хрипело: «Ду-у-у! Ду-у-у!»
Пойми, кто главный, и врежь ему пеналом.
Алина обернулась. И правда, кто здесь главный? Дудящий Горев, скалящий желтые зубы Дерюгин, лупоглазая овца Анютка? Или фифа, невинно глядящая в зеркальце? Нет, не фифа и не Горев. И даже не Дерюгин, хотя писал-то, конечно, он. Главный – это Игорь. Ясный, лощеный, с пятерками в дневнике. Дунул на угли и убежал, спрятался, пока горит. Сидит у фифы под крылышком, и ничего-то ему не страшно.
Со сжатой тряпки закапала вода. Кап-кап, ногам очень сыро, а спине горячо… Алина сделала шаг, зажмурилась и с размаху швырнула тряпку Игорю в голову. Расплевывая брызги, она полетела, но не в Игоря, а чуть под углом, и с громким шлепком прилипла к фифиному лицу.
Визгу было столько, что Дерюгин, плаксиво скривившись, зажал уши.
– Дрянь! Коза недоделанная! – вопила фифа. – Думала, с доски подотрешь и чистенькая? Фиг тебе! Все уже знают. А кто не знает, тот сам догадается! Обещаю!
– Правильно, так ей и надо! – бекнула овца и тряхнула куцыми косичками.
– Ладно вам, ребята, – Игорь поднялся, – видите, стыдно человеку. А как загладить, не знает.
– Ну да, ну да, – ухмыльнулся Горев, – загладить – это про нее.
Фифа швырнула тряпку Дерюгину. Тот расправил ее, торжественно вынес к доске и повесил Алине на плечи:
– Нашей королеве.
Пахнуло влажным мелом, в носу защипало, и слезы, такие ненужные, медленно поползли к подбородку.
Анютка тонко заблеяла.
Бежать было некуда, совсем. Уроки еще не начались, и по коридорам разливался многоголосый хаос. В туалетах, Алина точно это знала, красили лица, обсуждали шмотки и мальчиков. К маме? Но мама дулась после вчерашнего и делала вид, что Алины не существует. После вчерашнего! Ну конечно! До звонка минут десять, не меньше, и можно рвануть в тридцать первый, к Борисовне. Отплакаться, пожалеться, возможно, спросить совета и, если хватит сил, вернуться сюда, на английский. Борисовна не пускает учеников до звонка, а значит, она одна – так, как и нужно сейчас Алине.
В тридцать первом, проветренном до инея, гулко пел церковный хор. Пели из смартфона, младенчески лежащего в кожаном пенале. Борисовна, сгорбившись, сидела за столом и проверяла тетради. Пепельная гулька волос едва заметно кренилась набок. Алина прикрыла дверь и, смазав слезы, жалобно позвала:
– Алла Борисовна…
Бас, густой как сметана, вытек из динамика.
– Радуйся, невесто неневестная, – подхватили другие голоса, потоньше.
Борисовна подняла голову.
– А, это вы!
Ткнула пальцем в экран, и гладкое «радуйся» оборвалось, недопетое.
– У вас какие-то вопросы? – Она смотрела поверх очков без всякого тепла.
– Да, вопросы… были. Алла Борисовна, почему вы так… что-то случилось?
– Случилось, и вы сами знаете что. – Борисовна закрыла и снова открыла тетрадь. – Вчера на кладбище мне показалось, будто я понимаю вас. Но я ошиблась, простите.
– Ошиблись?! – вскипела Алина. – А я не ошиблась?
– Сядьте! – Борисовна, бледная, с пятнами на шее, швырнула ручку. – Сядьте и слушайте меня. Ум, моя дорогая, как ни странно, лишь малая толика человека. Можно, да, можно решать задачки, словно ты… Эйнштейн, но чести это не прибавляет. Честь – совсем другое, и вам, девушке, надо бы такие вещи знать. Я думала, вы чище, Алина, еще вчера думала. Но сегодня… – она оттянула ворот, – сегодня мне с вами душно.
Вот оно что. Доложили.
– Алла Борисовна, – зашептала Алина, – так ведь это все неправда. Ситько же сам… понимаете, сам?! Хотите, у Чернышева спросите, он там был, он видел. Спросите!
– Я не хочу и не буду ничего спрашивать у Чернышева. Тема в принципе неприятная, и давайте закроем ее. Надеюсь, ваша мать ни о чем не узнает, ей и без того несладко.
Алина подошла, склонилась к морщинистому лицу:
– Вы и правда ошибаетесь, Алла Борисовна.
Протянула руку к смартфону, нажала черный треугольник.
– …и девам ликование, и матерем отрада… радуйся, невесто неневестная…
– Не думаешь же ты, – Борисовна отстранилась, – что мальчик из приличной семьи хотел тебя изнасиловать?
– Из приличной семьи… а моя, моя семья какая? Есть она вообще, эта семья?!
Алина пихнула тетради – так, что они расползлись по столу, и бросилась вон. Внизу, уже в вестибюле, наткнулась на худого, длинного парня, бритого наголо. Не сразу узнала – Чернышев, в обычной одежде и без цепей. Скинувший пару лет, потерянный, с больными опасными глазами. Спросила:
– Что, и тебе совсем плохо?
И он очень честно ответил:
– Да.
Глава 9
В западне
Брошенный край, укрытый черным одеялом, спал. За день у Берлоги намело, и мне пришлось расчистить ногами вход. Дверь визгливо скрипнула, пожалуй, слишком громко, и я заозирался, как вор.
Да что там, я и был вор. Я украл человека.
На человека моя добыча, впрочем, походила мало. Оплывшая, мутноглазая, она щенячьи скулила и терла вчерашнюю щетину.
– Заходи. Быстро.
Хасс надул щеки и помотал головой.
Я толкнул его в спину:
– Заходи, кому говорят!
– Ррят! – обиженно рыкнул он, однако внутрь шагнул и встал, обняв себя за плечи.
Вот сейчас. Проще простого – закрыть на замок и поджечь. Дерево быстро горит, к утру ничего не останется. А что собака воет в Брошенном краю – бывает, полно их там, небось, диких-то. Грызутся.
Нет. Так нельзя. Я подышал на пальцы и протиснулся мимо Хасса в сарай. Полубоком –
