Вымыла пол. Клочья своего изорванного, окровавленного белья– в печку. Обрывки халата в красных пятнах – туда же. Спасибо, посуду мыть непришлось: хитромудрые насильники все убрали со стола. «Может, и стены, и ручкидверей спиртом протерли, чтоб отпечатков пальцев не оставить?» – усмехнуласьона, взгромоздившись в корыто, наполненное теплой водой, – и едва не закричалав голос, с такой стремительностью и яростью вырвалась из узды и вцепилась втело боль. Впилась. Вгрызлась тысячью зубов! И все там, в прежде никем иникогда не тронутом местечке…

Это были тяжелые минуты, но и они прошли, и слезы Надежды, икровь, и слизь удовлетворенных негодяев – все растворилось в семи водах,которыми она омылась. Высушила волосы, причесалась, подкрасилась. Наделаджинсы, пуловер под горлышко. Главное, чтоб не видно было кровоподтеков. Начасах полдень. Вот и хорошо. Сейчас все мужики с ремонтной станции на обедпойдут. Для ее замысла чем больше народу, тем лучше.

Постояла, зажмурясь, перед дверью, вбирая в себя свою силу.И выскочила на крыльцо, напевая:

– Соединяет берега крутой паромщик!

Ей повезло. Возле Матвеева подворья толклась кучка мужиков ибаб. В центре, оживленно жестикулируя, трещала Галька. Бабы прыскали в кулаки,отворачивались. Мужики ржали от пуза. И вдруг все окаменели. Надежда поняла:увидели ее.

– Галь, привет! – оживленно выкрикнула Надежда. – Я к тебе.Помнишь, ты обещала помочь с обедом на девять дней? Я продукты приготовила, тыблинов напечешь? А то я ведь так и не научилась. И еще – морсу навари своегобрусничного. У тебя просто обалденный морс!

Обалденный, это точно. Запросто от него обалдеть можно.Всерьез и надолго…

Галька побелела. И тут статисты начали выходить из ступора.

– А где Матюха? – фальшивым голосом подал кто-то реплику. –Мы с ним сговорились…

– Как где? – вскинула брови Галька. – Да ведь они с Игорем иКешей сразу из сельсовета, как мы рассчитались, подались на заимку к дяде Пане.

– А… это… – проблеял «статист» и заткнулся коротким,озадаченным: – Да!

Надежда мысленно кивнула: конечно, так и есть, алибисостряпано. Теперь все аж приплясывают, так ждут, когда же она начнет причитатьи требовать расплаты. А не дождетесь, землячки!

А потом Надежда сидела за поминальным столом с приличнойминою – и мечтала: вот бы появилась эта троица… Она бы прикончила их сразу.Есть такой удар, есть в системе у-шу! Нет, спохватилась тут же, тогда всепоняли бы, что одолели-таки Надьку эти друзья. Делать из них национальныхгероев не было ни малейшего желания. И позднее, когда она уже отряхнула сосвоих стоп прах и Новогрудкова, и всей Белой Руси, и вновь вернулась в дорогуюи любимую школу милиции, что на площади Горького в городе Нижнем Новгороде, ещедолго тешила она свое израненное самолюбие воображаемым зрелищем вытянутыхфизиономий Матвея, Игоря и Кешки. Да, это доставляло ей немалое удовольствие…аж в течение четырех месяцев!

А потом выяснилось, что она беременна.

Месячный цикл у Надежды был неправильный с самого начала, азанятия тяжелым, совсем не женским спортом его вовсе сбили. Сыграло свою роль изатянувшееся девство, так что задержка в три месяца была для нее если ненормой, то и не причиной для тревоги. Странно другое. Ей даже в голову неприходило, что та пагубная ночь может оставить след в ее теле. Все там былоизорвано, измучено – Надежда скорее поверила бы, что больше никогда не сможетиметь детей. Да и на что они вообще были ей нужны?!

Вот теперь и предстояло выяснить – на что.

Всегда такая скорая, быстро принимавшая решения и столь жебыстро их осуществлявшая, она растерялась до того, что не вдруг смоглауверовать в свою беду. Ходила от одного гинеколога к другому, уповая на чудо,но ответ получала один: делать нечего, кроме как рожать, потому что время дляаборта уже упущено.

Она не могла пойти к врачу из школы милиции. Если бы диагнозподтвердился, в потенциальные отцы записали бы всех преподавателей и курсантов– враз и поочередно! А их было всего трое. Трое негодяев!

Ах, как она кляла себя теперь за глупую гордость, застившуюей глаза! Воистину, кого боги хотят погубить, того лишают разума. Почему, нупочему она не свершила над обидчиками самосуд? Почему не нагрянула ночью назаимку дяди Пани? Она могла их вообще прикончить – и ни тени подозрения не палобы на нее: все-таки работала в милиции, кое-чему научилась! Но по собственнойже дурости…

Не счесть, сколько мучительных смертей и невыносимых пытокбыло измыслено ею для ненавистной троицы. Не счесть, сколько раз останавливалаона себя на пути к кассам Аэрофлота. Иногда так хотелось убить, что Надеждапросыпалась среди ночи в своей девичье-холостяцкой квартирке и в ярости рвалапростыни, чтобы дать хоть какой-то выход ненависти, грозившей ее удушить. Несчесть… Но все это сейчас было второстепенно, неважно. Ненависть, месть – этоможно отложить на потом. Главное сейчас – избавиться от ребенка.

Ну нет, таким словом она существо, поселившееся внутри ее,не называла! Тварь, ублюдок, сволочь, нечисть, а чаще всего не было никакихконкретных определений: она просто ощущала прожорливое нечто, сосущее из неевсе жизненные соки. Вспоминался фильм «Чужой», от которого все нервы Надеждыбыли перекручены. Вот так же она чувствовала себя сейчас. И ничего, ничего немогла поделать со своими страхами: вдруг нечто вызреет – и внезапно вырветсяизо рта выносившей его женщины, прорвет ей грудь, живот, выставит трехглавое,облепленное слизью тулово, заговорит на три голоса, и один будет – тяжелый,негнущийся, будто у Матвея, второй – вкрадчивый, заливистый, как у красавчикаИгоря, третий – захлебывающаяся скороговорка записного балагура Кешки. Онанеотвязно слышала эти голоса – какими они были в детстве. Так же заговорит итварь…

И чего только она не делала, чтобы искоренить эту сволочь!Она пила хину – глохла, тряслась от ознобной тошноты, но глотала – день,другой, третий… Она часами сидела в горячей ванне. Она открывалась на занятияхс курсантами для ударов в живот. Все было напрасно, и в один из дней ей пришлосьпризнать страшную истину: хочешь не хочешь, а надо или убить себя, или родить.

И тогда Надежда пошла в библиотеку, попросила подшивки всехместных газет за последний год и принялась читать объявления о частныхклиниках.

Два названия мелькали особенно назойливо – их Надеждаотвергла сразу. Третье – «Эмине» – понравилось ей звучностью и загадочностью.Это потом Надежда узнала, что Эмине звали мать пророка Магомета. Она-то решила,что здесь что-то связано с восточной медициной.