«Вот и наказал вас Господь», – спокойно подумала Надежда,словно делом своих рук, любуясь поистине кошмарными изменениями, происшедшими сее обидчиками. А ведь им далеко еще до тридцати! Старики, измордованные жизнью,стояли перед Надеждой, и она с особенной силой ощутила свою молодость, и стать,и модный, дорогой, хоть и прилично-скромный костюм, и пышные каштановые кудри –ничуть не хуже той косы-красы, которую она носила в школе. А эти, эти-то…Более-менее удержался на краю гибельной пропасти только Кешка – тот самый,мелкорослый, первым заговоривший с Надеждой. Его кожа была гладкой, чертычеткие, волосы подстрижены ежиком, зубы целы. И глаза – темно-карие, яркие –выглядят молодо. Вот только сам взгляд… такая в нем усталость…

– Узнала, недотрога? – глухо пророкотал Матвей, и онакивнула:

– С трудом.

– Да, – пожевав губами, молвил тот. – Время – оно, знаешь… Атут жизнь такая, что… и в рот, и в зад без отдыху.

Непристойное слово он произнес легко, привычно, и тут жесопроводил его цветистым шлейфом отборной матерщины.

Надежда и бровью не повела: все-таки будущие менты ввыражениях тоже не стесняются, кое-какая закалка у нее уже была, к тому же запоминальным столом успела понять, что если местные мужики знают три слова, тодва из них – матерные.

– Так что там насчет дома? – холодно спросила она. – У тебяхоть есть на что его купить или в штанах одни прорехи? Либо кошель к бокуприжимаешь?

Матвей вяло шлепнул губами от злости, а Надежда про себяулыбнулась. Она сразу поняла, что у Матвея патологически увеличена печень – онпил, конечно, люто! – и реплика про кошель была еще одной маленькой местью.Впрочем, Матвей это проглотил. А поскольку Надежда была только рада избавитьсяот обременительного наследства, они тут же, за столом, наскоро обсудили сумму –смехотворную, на взгляд Надежды, однако почти неподъемную для Матвея – иразошлись, уже не меряя друг дружку ненавидящими взглядами, а как деловые люди.Почти как партнеры.

Весь следующий день Надежда провела в сельсовете, оформляянеобходимые документы. По счастью, на ее имя была оформлена дарственная, не тожди полгода, пока вступишь в права наследства! Тут же толокся и Матвей,прижимавший правой рукой печень, а левой – все-таки кошель: он хотел поскореезаплатить за дом и участок. Рядом, подозрительно поглядывая на Надежду, виласьего жена: тоже из бывших одноклассниц, замученная, худая. У Матвея было пятеродетей, эта Галька работала дояркой… измаешься тут!

Наконец Надежда получила деньги, махнула на прощание Гальке– и ушла собирать вещи, чтобы послезавтра, как отбудут девять дней, сразу ехатьна станцию. Задерживаться в доме Матвея у нее не было ни малейшей охоты! Но квечеру троица ее бывших врагов постучала в дверь.

– Чего надо? – неласково буркнула Надежда, став на пороге вкриво застегнутом халатике: она уже собралась спать.

– Хочешь не хочешь, а это как-то не по-людски, – прогуделМатвей, держа на вытянутой руке четверть с мутно блестевшей жидкостью. – Необмыли дом, ну куда такое дело годится?

– Я не пью, – предупредила Надежда. – Так что не по адресу.

– Зато мы пьем! – заржал было Игорь, но тут же, досадливодвинув его худеньким плечиком, вперед вышел Кешка.

– Надя, ты что? – спросил он тихо и так взволнованно, чтоНадежда почему-то растерялась. – До меня вот сейчас только дошло – ты на насзлишься, что ли? Ёлы-палы… – Он схватился за голову. – Да ты что, Надя? – Вглазах его, влажных, помолодевших, пылала чистая юношеская обида. – За что,главное? Мы Богом знаешь какие битые? Вроде старики, тебе не в масть: ты вонкакая ягодка-малинка, а окажись тут в мае восемьдесят пятого, когда нас тем«животворным облаком накрыло», – я б еще на тебя посмотрел!

Конечно, Кешка бил на жалость, это ясно. Радиация радиацией,однако запойного алкаша от просто больного человека Надежда за сто шагов моглаотличить. Однако стыдно сделалось собачиться после этих покаянных слов: «МыБогом битые». Правда ведь, она и сама о том думала…

– Ладно, заходите. Посидим. Только еще раз предупреждаю: непью!

– А и не пей! – отозвался Матвей. – Моя Галька для тебя вонморсу наварила, брусничного. Морс-то будешь?

Надежда глотнула. Морс был хорош. Она растрогалась: нарочнодля нее наварили, это надо же! Похоже, мужики и впрямь пришли мириться. Ну ипусть их. Прощать Надежда никого не собиралась, но провозглашать это вовсеуслышание не хотела.

У нее почти не было еды, однако мужики почти все принесли ссобой: вареную бульбочку, соленые огурцы, сало, капусту.

Сели, сдвинули стаканы: за что? За покупку, надо полагать?Выпили. Потом за Надежду, чтоб не держала на сердце зла. Спохватившись,помянули, не чокаясь, и Зинаиду. Потом выпили за всех трех приятелей, дружбакоторых – не разлей вода!

«Не разлей водка, – подумала Надежда, исподтишка разглядываябывших одноклассников. – Как бы не начали приставать по старой памяти». Еепередернуло. Теперь она себя ругательски ругала, что впустила в дом этихбомжеватых мужиков. Главное, они ведь прекрасно понимают, о чем она думает.Неудобно получается!

Чтобы сгладить неловкость, Надежда осушила уже третий стаканморса, наслаждаясь медово-мятным послевкусием. Как это Галька его варит,интересно? Надо бы спросить.

– Слышишь, Матвей, – повернула она голову. – Ты не знаешь…

И осеклась: с каким жадным, плотоядным любопытством смотрелина нее эти трое! Вдруг лица их задрожали… отплыли, разнеслись куда-то по угламизбы, а потом – багрово-синие, страшные, неразличимые – снова собрались в кучуи надвинулись на Надежду.

«Они пришли убить меня и забрать деньги, – мелькнула мысль.– Дураки, их же сразу вычислят…»

И все стемнело в ее сознании.

Именно деньги были первым, что увидела Надежда, когда сноваоткрыла глаза.

Ей мешало что-то цветастое, накрывшее веки. Надежда подняларуку, тупо удивившись, как трудно ей это далось, и сняла помеху. Та бумажнозашуршала в негнущихся пальцах. Это и была бумажка – пятидесятирублевка.Надежда, стараясь не шевелиться – все тело у нее почему-то жутко болело, –разглядывала красный смазанный след на уголке купюры. «Как нарочно, – вялоподумала она. – Кровавый отпечаток пальца. Плохой детектив. Однако что же этосо мной?»