Было такое впечатление, что ее жестоко избили. Почему-тоособенно болели бедра и ноги. Кое-как, переваливаясь с боку на бок и помогаянепослушными руками, Надежда попыталась сесть – и не сдержала болезненногостона. Но он тотчас замер на губах, когда она увидела, что вся засыпанаденьгами: мятыми, неновыми пятидесятирублевками и десятками. Такими с неюрассчитывался Матвей. Надежда еще обратила внимание, что пачки все либорозовые, либо зеленые. Теперь, кажется, все пять тысяч, которые она получила задом, были небрежно раскиданы вокруг: смятые, растоптанные. На некоторыхкраснели пятна крови.

«Ничего не понимаю», – растерянно подумала Надежда, однойдрожащей рукой упираясь в пол, а другой неуклюже обирая с себя бумажки. Черезкакое-то время она с изумлением обнаружила, что складывает деньги по пачкам:десятки к десяткам, полсотни к полсотням. В голове словно тесто месили: тамчто-то чавкало, тяжело переваливаясь с места на место. И до чего тянуло опятьопрокинуться на спину, уснуть…

Но что-то было плохое в этой боли, в этой вялости. Оченьплохое, поэтому Надежда не далась слабости, а изо всей силы вдруг впиласьзубами в нижнюю губу.

Она чуть не закричала в голос, потому что губа уже былаискусана, и она угодила зубами в лопнувшую ранку. Однако испытанное средствопомогло: эта новая боль отрезвила затуманенное сознание. У Надежды прояснилосьв глазах. Она посмотрела на свое тело, вниз, – и опрокинулась на спину.

Печь, стол, занавеска в углу пошли-поплыли, все ускоряякружение, и Надежда принуждена была закрыть глаза. Но и сквозь разноцветныекруги, чередующиеся с черными пятнами, она видела свою голую грудь и живот. Нателе живого места не было – сплошной синяк. А на бедрах засохли пятна крови. Итак болело, так все болело внутри, в женском, тайном месте…

Надежда закрыла глаза и принялась собирать расползшуюся потелу боль. Она представила себя одной огромной ладонью, которая стискиваетобрывки огненно-красных ниточек, сматывает их в клубок, а потом, сжимаясь вкулак, давит клубок, пока от него не остается одно едва сочащееся болевымиимпульсами пятнышко.

Ну вот. Надежда рывком, в прыжке, поднялась с пола – и тутже повалилась снова. Но не боль сшибла с ног: в окне мелькнуло чье-то лицо.

Надежда пошарила вокруг, но не нашла, чем прикрыться, иотползла под стол. У нее было несколько секунд, пока глаза того, кто приник кстеклу, привыкнут к темноте. К тому же стол стоял под самым окном, и черезтрещину в стекле Надежда могла слышать каждый звук.

– Видно? Нет? – Голос женский.

– Ни хрена не видно! – Еще один женский. – Может, она вжеподалась видселя?

– Ты шо? Я с белого дня глаз с крыльца не свожу. Дрыхнетеще. Эти-то небось уходили ее до полусмерти! – возразил первый голос. – Ладно,пошли пока. Выползет ведь рано или поздно!

Хлопнула калитка: бабы ушли, однако Надежда по-прежнемулежала тихо.

Она вдруг поняла, что и зачем было с ней сделано. Ее хотелиунизить, растоптать. Она должна была рухнуть в предназначенную ей зловоннуюлужу и не подняться. Может быть, об этом Матвей, Игорь и Кешка мечтали еще стого времени, когда Надя проходила мимо них, будто не видя. И все эти годыненависть искала выхода. Таилась в глубинах их прогнивших душонок, будто чернаягадюка под колодиной. И наконец выметнулась на волю, брызжа накопленным ядом.

Можно не сомневаться: они вволю наигрались, натешились, этидружки-неразлучники. А теперь предстоит потешиться деревне. Почти вымершей отголода в двадцатые. Почти выгоревшей дотла в сорок втором. Замордованнойрайкомами, облученной Чернобылем, запытанной перестройками. Смертельно уставшейот бесчеловечной жизни. Ненавидящей всякого чужого. Ненавидящей тех, кто смелвысунуть голову из этого туманного болота.

Надежда была чужая. И она вырвалась из болота!

«Да? – глумливо сказала деревня. – Не бывать тому!»

Она вспомнила до жути страшный американский фильм «Гонки сдьяволом». О двух семейных парах, которые заехали на своем трейлере в какую-топровинциальную глушь, чая отдыха, но случайно оказались свидетелямижертвоприношения сатане – и принуждены были бежать, спасая свою жизнь. Онискитались по округе, однако преследователи непонятным образом снова и снованападали на их след и наконец взяли в кольцо. Уже на пороге смерти понялинесчастные путешественники, что каждый, к кому они обращались за помощью,начиная с самого шерифа, был членом этой самой секты сатанистов, так что всепопытки спастись были заранее обречены на неудачу.

Такой сектой сейчас виделась Надежде ее родная деревня.

Это как же надо ненавидеть ее, чтобы не тронуть ни червонца!«Упэртые сэлюки» деньги дороже жизни чтят! Но не дороже многолетней ненависти иотмщения. А, впрочем, они не дураки, эти трое. Знали: за ограбление точно будутискать и посадят. А вот за изнасилование… поди докажи, что оно было!

Надежда не сомневалась: если заявит сейчас о насилии,обречет себя на лютый позор. Полсотни свидетелей подтвердят, что весь вечер иночь глаз не сводили с Матвея, Игоря и Кешки, которые, конечно же, были затридевять земель от Новогрудкова. И чем больше будет метаться Надежда со своимипопытками добиться справедливости, тем большее наслаждение получат и тринегодяя, и их бабы, согласные стерпеть измену мужей, лишь бы только затоптатьне в меру возомнившую о себе Надьку, и досужие соседи… О, этой истории имнадолго хватит!

Нет. Не хватит. Не дождутся. Много чести!

Надежда вылезла из-под стола и, завесив окно, растопилапечь. Поставила греть воду, а сама взялась за уборку. Для растопки, кстатисказать, использовала она всю шуршащую, рассыпающуюся гору червончиков иполусотенок – ни одной бумажки не оставила. Ну что ж, не она первая. В любимомфильме «Идиот» сумасшедшая красавица Настасья Филипповна тоже пыталасьпротопить камин какой-то несусветной суммою, чуть ли не «лимоном» – всоответствующем по времени, понятное дело, денежном эквиваленте. Ей, правда,духу не хватило довести дело до конца, когда Ганя Иволгин об пол брякнулся. Нуа здесь, в полутемной избе, озаряемой сполохами пламени, брякаться в обморокнекому, кроме самой Надежды. Но огненная, пульсирующая боль была накрепкостиснута в кулаке – не вырваться.

Ничего. Она выдержит. Завтра вечером – поезд. С утра –девятины по матери. Она выдержит.