— Как, черт возьми, вы об этом узнали? — гневно вскричал мистерРайдер.

Эркюль Пуаро улыбнулся:

— Во всяком случае, это правда.

— Довольно верно, но я вовсе не желаю, чтобы это сталодостоянием гласности.

— Я буду само благоразумие, уверяю вас.

— Странно, — задумался мистер Райдер, — как порою из-заничтожной суммы можно попасть в беду. Оказавшись в критическом положении,человек стремится! раздобыть хоть немного денег, не то он полетит к чертямвместе со своей кредитоспособностью! Да, дьявольски чудовищно. Деньги страннаявещь. Кредит — тоже вещь не менее странная. И, коль на то пошло, то и жизнь —странная штука! Между прочим, вы по этому поводу и хотели меня видеть?

— Это деликатный вопрос. Я слышал — в силу своей профессии,понимаете ли, — что, несмотря на ваши решительные отрицания, у вас все-такибыли кое-какие дела с Жизелью.

— Кто сказал? Это ложь, отвратительная ложь! Я никогда невидел этой женщины! Это гнуснейшая клевета!

Пуаро задумчиво посмотрел на него, покачал головой.

— Ах, — вздохнул он. — Нужно будет проверить. Выть может,допущена какая-то ошибка.

— Нет, подумать только! Вздумали уличить меня в связях совсякими ростовщиками! Светские дамы с карточными долгами — вот это по ихчасти!..

Пуаро встал:

— Прошу извинить, если меня дезинформировали. — Оностановился у двери: — Между прочим, почему вы назвали доктора Брайантадоктором Хаббардом?

— Будь я проклят, если знаю. Просто... Ах да, наверное,из-за его флейты. Помните детские стишки? Про собаку Старой Матушки Хаббард? «Акогда она вернулась, он играл на флейте». Странно, как можно путать имена!..

— Ах да, флейта... Психологически ваша обмолвка весьма дляменя любопытна... Психологически!..

Мистер Райдер фыркнул при слове «психологически». Оно в егопонятии соотносилось с тем, что он называл «дурацкими измышлениямипсихоанализа». И он с подозрением проводил Пуаро долгим взглядом.

Графиня Хорбари сидела перед туалетным столиком в своейспальне в доме № 315, Гросвенор-сквер. Перед нею разложены были золоченыемассажные щетки, флаконы и коробочки, баночки с кремом для лица и с пудрой —словом, все предметы, необходимые для утонченной косметической живописи. Нопосреди всего этого роскошного изобилия леди Хорбари сидела с пересохшимигубами и неприличествующими ее облику пятнами нерастертых румян на щеках. Вчетвертый раз она перечитывала письмо:

«ГРАФИНЕ ХОРБАРИ КАСАТЕЛЬНО ПОКОЙНОЙ МАДАМ ЖИЗЕЛИ.

МИЛОСТИВАЯ ГОСУДАРЫНЯ, Я ЯВЛЯЮСЬ ВЛАДЕЛЬЦЕМ ОПРЕДЕЛЕННЫХДОКУМЕНТОВ, ранее принадлежавших покойной. Если вы или мистер Раймонд Барраклоузаинтересованы в деле, я буду вынужден просить Вас о встрече для обсуждениявопроса.

Или, возможно, Вы предпочтете, чтобы я обратился к Вашемусупругу?

Искренне Ваш Джон Робинсон».

Глупо перечитывать одно и то же снова и снова... Но ведьслова в зависимости от отношения к ним могут менять значение. Она взялаконверт, вернее, два конверта: первый с подписью «Лично», второй — со словами«Лично и совершенно секретно».

«Лично и совершенно секретно»... Какое бесстыдство!

Старая лгунья француженка клялась «всеми мерами оберегатьрепутацию своих клиентов в случае своей неожиданной смерти»...

К черту ее!.. Адская, бессмысленная жизнь...

«Боже мой, нервы, — подумала Сисели. — Нехорошо...Неладно...»

Дрожащая рука потянулась к флакону с золотой пробкой...

Так. Теперь она может думать! Что делать? Встретиться,конечно.

Хотя где же ей добыть денег? Может, повезет на Карлос-стрит?

Но подумать об этом будет время и позже. Надо встретиться сэтим Робинсоном, выяснить, что же ему известно.

Она подошла к письменному столу и быстро набросала крупным,несформировавшимся почерком:

«ГРАФИНЯ ХОРБАРИ СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ СВОЕ ПОЧТЕНИЕ МИСТЕРУ ДЖОНУРОБИНСОНУ И СОГЛАСНА ПРИНЯТЬ ЕГО, ЕСЛИ ОН ЖЕЛАЕТ, ЗАВТРА УТРОМ В ОДИННАДЦАТЬЧАСОВ»...

— Годится? — спросил Норман. Он слегка покраснел подпристальным взглядом Пуаро.

— Давайте прямо называть вещи своими именами! — сказалПуаро. — Что еще за комедию вы вздумали тут разыгрывать?

Норман Гэйль покраснел еще больше.

— Вы говорили, небольшой маскировки достаточно, —пробормотал он.

Пуаро вздохнул, затем взял молодого человека под локоть и подвелк зеркалу.

— Взгляните на себя, — сказал он. — Вот все, о чем я прошу:взгляните на себя! Как вы думаете, кто вы? Санта Клаус, наряженный. Чтобыразвлекать ребятишек? Согласен, ваша борода не белая; нет, она чернаяподходящий цвет для злодеев. Но зато какая борода! Ведь она небо уморит!Дурацкая борода, друг мой! И к тому же прикреплена самым неумелым и неловкимобразом! Теперь ваши брови. У вас что, пристрастие к фальшивым волосам?Резиновым духом тянет за несколько ярдов! А если вы воображаете, что никто несообразит, что у вас поверх зуба наклеен кусок лейкопластыря, то вызаблуждаетесь! Друг мой, это не по вашей части, решительно не по вашей, игратькакую бы то ни было роль!..

— Но я довольно много играл в любительских спектаклях... —задохнувшись, сказал Норман Гэйль.

— С трудом можно поверить. Во всяком случае, полагаю, тамвам не позволяли самому гримироваться. Даже при огнях рампы ваша внешность былабы исключительно неубедительной. А на Гросвенор-сквер, да еще при дневномсвете!.. Нет, mon ami, — сказал Пуаро. — Вы не комедиант. Я хочу, чтобы, глядяна вас, леди пугалась, а не помирала со смеху. Я вижу, что оскорбляю вас,говоря так. Очень сожалею, но в данном случае поможет только правда. Возьмитевот это и вот это... — Пуаро пододвинул Норману баночку с краской. — Идите вванную, и пора кончать дурачиться.

Подавленный, Норман Гэйль повиновался. Когда через четвертьчаса он появился, раскрашенный яркой краской кирпичного цвета, Пуароодобрительно кивнул:

— Tres bien. Фарс окончен. Начинаются серьезные дела.Разрешаю вам обзавестись небольшими усиками. Но, с вашего позволения, яприкреплю их сам. Вот так. Теперь расчешем волосы на пробор — вот так. Вполнедостаточно. А сейчас я проверю, как вы знаете свою роль.

Он внимательно прослушал, затем кивнул: