Джоан вдруг показалось, что в её офисе невыносимо душно. Не открывая окна, она вышла в приёмную. Её секретарша, Эми, даже не заметила её появления, из ушей её торчали наушники.

– Мисс Эми, – с неожиданно охватившей её злостью, Джоан взяла Эми за локоть, больно стиснув его.

Эми мгновенно достала из ушей наушники и вытаращила изумлённые глаза на Джоан.

– Мисс Эми, я запрещаю вам находиться на рабочем месте в наушниках. Вы поняли меня?

Эми ошарашенно закивала.

Попрание святыни

Марии больше не хотелось работать стриптизёркой. Её любимый клиент приносил ей достаточно денег для того, чтобы содержать детей. Остальные клиенты внезапно опротивели ей; теперь Марию раздражали их запахи, голоса и, особенно, взгляды. Эти масляные, словно тронутые какой-то мерзкой плёнкой глаза похотливых мужчин.

Мария окинула взглядом тёмный зал клуба, – он был практически пустым. У дальней сцены сидели два парня, мексиканцы, – торговец наркотиками Карлос и один из его товарищей. Рядом с ними скучала Джинни, закинув ногу на ногу, она курила. Работать было не с кем.

– Лапочка, ты собираешься раздеваться? – послышался голос Силвии, менеджера.

– Пока не знаю, – ответила Мария, покачав головой. Спустить в кассу клуба семьдесят долларов аренды и не заработать ничего, – перспектива не из лучших.

– Туда или сюда, – безапелляционным тоном произнесла Силвия и упёрлась в Марию беспощадным взглядом светло-серых, как у робота, глаз, – либо ты раздеваешься и идёшь работать, либо марш отсюда. Здесь не кафе «Старбакс».

– Мария махнула рукой ди-джею и вышла из клуба.

Домой ехать не хотелось. Она достала из сумки бутылку со спрайтом, разбавленным водкой «Столи», – такой коктейль любил её Рауль. Открыв бутылку, Мария вдохнула знакомый, щемящий грудь запах мужа и отхлебнула.

– Добрый вечер, сеньорита! – Хорхе Рамирез, толстый мексиканец лет двадцати пяти, появился ниоткуда, растягивая полные губы в добродушной улыбке. Он работал охранником и провожал девушек к машинам, за это они совали ему в пухлую руку долларовые бумажки.

– Привет, Хорхе. Ты напугал меня, – Мария отхлебнула ещё и протянула бутылку охраннику, – будешь? Спрайт с водкой.

– Боже упаси, сеньорита, – толстяк словно мяукал раболепным тоном, которым мексиканцы любили обращаться к старшим, – на работе никак нельзя. Новый менеджер нас затаскала уже по проверкам.

– А я буду, – горько усмехнулась Мария и отпила из бутылки ещё; осталось меньше половины, – давай, хоть покурим тогда вместе, Хорхе?

– Отчего же не покурить? – охранник достал из кармана пачку «Американского спирита», вынул две сигареты, чиркнул зажигалкой.

– Хорошо! – внезапно Марии действительно полегчало на душе.

– А что вам печалиться, вы очень прекрасная сеньорита. С вашей красотой нужно только жить и благодарить Господа!

– Мне бы денег, Хорхе… – Мария глубоко затянулась. Сигарета, действительно, была отменной. Она не горчила и никакой кислятиной не отдавала, в отличие от привычных ей стальных «Мальборо», наверняка напичканных всякой химической гадостью.

– Да уж, народу в клубе сегодня маловато… – понимающе заметил Хорхе, попыхивая сигаретой.

– Не то слово. Два человека, и то, они не танцы покупать пришли, а торговать.

– А? Карлос? Да, серьёзный синьор, хоть и молодой. Его ничем не испугаешь.

– Но и танца ему не продашь.

– Понимаю, – Хорхе с сочувствием посмотрел на Марию, – а как же ваш постоянный клиент?

– Который? Доктор Уилл? Он в Канаде, на конференции.

– Нет, нет, очкарик такой, отец Генри. Где он?

– Какой «отец Генри» ? – Мария вдруг поперхнулась сигаретным дымом и больно закашлялась.

– Ну, высокий такой, священник с юга штата. Он же к вам ездит. Ходит в чёрном пальто, даже в жару.

– Что ты сказал, Хорхе? – не в силах сдержать себя, Мария схватила толстяка за плечи и принялась тормошить его, – повтори, негодник, что ты сказал?!

– Сеньорита, простите меня, я ничего такого не говорил… – охранник выронил тлеющую сигарету и попытался отстранить Марию, но та крепко вцепилась в его плечи.

– Он – бухгалтер, негодник, ты понял меня? Он – бухгалтер!

– Да нет же, сеньорита, он – падре! Я точно знаю, я занимался у него в воскресной школе, когда был ребёнком. Это отец Генри, он очень хороший.

– Что здесь происходит? – стальной голос менеджера моментально отрезвил Марию, – что вы себе позволяете во дворе моего клуба? А ну, марш работать.

Мария отпустила Хорхе и, повинуясь Силвии, поднялась в клуб.

– Посмотри, народ потихоньку собирается, -смягчившись, Силвия потрепала Марию по плечу своей мягкой когтистой лапой, – к полуночи ты заработаешь свои двести баксов, а то и триста, если будешь хорошей девочкой.

Мария просто хотела сесть. Она зашла в холодную от постоянных проветриваний раздевалку и, не найдя свободной скамьи, села на трюмо, безвольно свесив руки. Он не мог быть священником. Священники не такие.

Экзорцизм

Стальной ключ охотно повернулся в замке. Отец Генри нажал на дверную ручку и вошёл в квартиру, бережно придерживая букет из семи крупных белых лилий.

Уже в коридоре он почувствовал её запах, – духи назывались «ноктюрн», – чувственный, тяжёлый, сладковатый аромат так шёл этой женщине, равных которой священник не знал.

– Дорогая, я здесь! – воскликнул отец Генри, предвкушая нежный поцелуй и объятия своей сирены; каскад длинных волос, тёмную горячую шею, созданную для миллиона поцелуев.

Мария, как и прежде, вышла на его голос, но, к удивлению священника, сегодня она была одета в чёрное, застёгнутое на все пуговицы, под подбородок, пальто. Длинные волосы, обычно чувственно распущенные, были перетянуты тугой резинкой в упрямый хвост. На её ногах сверкали чёрные сапоги, словно она собиралась куда-то уходить. Она была похожа на Женщину-Кошку из комиксов про Бэтмена.

– Здравствуй, я здесь! – опять произнёс священник, будто то, что он здесь, не было очевидным. Он протянул Марии свой букет.

– Ты здесь, чтобы оттрахать меня? – неожиданно дерзко спросила Мария, не приняв цветы; её руки упрямо скрестились на груди.

– Что произошло? Возьми, эти цветы для тебя, – отец Генри был поражён и растерян.

– Отвечай прямо, – ты пришёл, чтобы оттрахать меня? Это же просто вопрос, – прекрасные миндалевидные глаза Марии блестели необъяснимой злобой.

– Я здесь, потому, что я люблю тебя, – ошарашенный грубым вопросом священник постарался взять себя в руки.