– Вот именно, – кивнул он. – Ты ужесама знаешь, только почему, интересно, помалкиваешь? Может быть, вы с ней моисекреты на двоих делите?

Женя поджала было губы и начала подниматься состула, но Грушин так глянул, что она быстренько села. Глупо обижаться – делослишком серьезное.

– Я это поняла только сегодня, перед самымприходом Артура. Эмма прямо сказала мне, что частенько слушает твои телефонныепереговоры по параллельному аппарату. И очень рассердилась, поняв, что у тебяпоявился сотовый.

– Появился! – фыркнул Грушин. – Даон у меня уже давно – переговоры частных детективов, увы, слушают не только ихсекретарши. Кстати, они и к мобилям подобрались, правопорядчики-то. Обычнымсканером работают. Перехватывают не поток цифровых данных, который у каждогопровайдера сливается в единую струю, а звук, отражающийся от самой трубки. Поэтомуя свои мобили и номера меняю, как перчатки.

– Да их теперь мужики по три года носят, а тои больше, перчатки, – съехидничала Женя. – Это при Пушкине только изнали, что меняли: к каждым брюкам, сюртукам, цилиндрам…

– Раньше, при Пушкине, и на дуэлях из-заженщин дрались. Но тогда были совсем другие женщины! – мстительноприщурился Грушин и продолжил: – Так вот об Эмме. Она секретарша идеальная,сама знаешь. Всю жизнь трудится на этой благородной ниве, супер, можно сказать!Но вот навоображала себе бог знает чего! – Грушин сердито засопел. –Решила, будто я ее собственность.

– А было с чего так решить? – навострилаушки Женя и получила в ответ острый взгляд.

– Ты что, ревнуешь? – спросил Грушин снадеждой, но тут же сник: – Нет, вижу. А что до Эммы… было, было… каюсь. Поинициативе слабого пола. Но прекратилось примерно месяц назад: по той же, междупрочим, инициативе. Ну и ладно, ради бога. Но давай не углубляться втему! – выставил он ладони. – Знаю, ты скажешь, что она ждала от меняответного шага. Но я этого шага не сделал – и не сделаю. Дело даже не в тебе,как ты могла бы вообразить. Дело во мне – и более ни в ком. И оставим это. Всё!Теперь о деле. Я понимаю, что у нас тут не бог весть какие секреты. Но раза тримы работали по промышленному шпионажу, по заказным убийствам тоже приходилось,да и всякие супружеские разборки можно при желании использовать, даже денежкина них кое-какие наварить. Скажем, дама хочет собрать доказательства адюльтерадля суда, на сцену выступаешь ты, а супруг предупрежден и ведет себя как дитяневинное. Да зачем далеко ходить? Вспомни хотя бы ваш провал в «Санта-Барбаре»!Самой же показалось, будто Малявина что-то заподозрила. А тот бритый, которыйна Мишу наехал, он-то почему кричал: мусор, мол, легаш и все такое? Просто чтобыоскорбить? А не доказывает ли это, что он узнал о подставе и роли в нейМихаила?

– Строго говоря, он называл его икозлом, – ради справедливости вставила Женя. – А уж кто-кто, но Миша…

– Если бы ты не считала, что должнаобязательно со мной спорить, просто ради процесса, то дала бы себе трудподумать и поняла, что я скорее всего прав.

Грушин сделал попытку нервно пометаться покабинету, однако такие удобства здесь не были запланированы. Пришлось сновасесть за стол и продолжать уже спокойнее:

– Но зацепился я не за утечку адюльтернойинформации, хотя и ее предстоит еще проанализировать. Некому – понимаешь,просто некому! – кроме Эммы, было взять у меня копию с показаний Гулякова.Помнишь, листок пропал, а потом я его в мусорной корзине нашел? Очень смешно,кстати: чуть ли не две недели эта корзинка простояла за шторой, а около моегостола появилась другая. То есть очень топорно все было проделано, даже обидно,что меня таким сапожищем считают. Подумаешь, разведчица Анна Ревельская! Но этаистория меня не только обидела, но и насторожила. Я снял комнатушку дляприватных бесед, а сам втихомолку наблюдал за Эммой. И вообрази…

Грушин сделал такую выразительную паузу, чтоЖеня затаила дыхание.

– Вообрази, ни в чем предосудительном ее незаметил. И стал уже думать, что перестраховался, как вдруг узнаю сегодня, чтоГуляков из бомжатника исчез.

– То есть как?!

– Молча. Нет, правда, молча, никому нисловечка не сказав. Вечером был, ночью спать ложился, а утром – коечка пустая.И это при том, что к нему был приставлен человек, вроде как охранник. Вот кторад-радешенек небось, что из бомжатника можно убраться! Хотя за пропажусвидетеля ему долго радоваться не дадут.

– Понятно, – кивнула Женя. – Теперьпонятно, почему ты из своего кабинета вылетел весь перевернутый.

– Ну да, я только что с дружком своим разговорзакончил. Как раз узнал, что Гуляков у них просочился меж пальцев. Причем, чтохарактерно, буквально через два дня после того, как его замели, я об этомпросто не знал.

– Ну, может быть, он сам ушел? – с надеждойспросила Женя. – И ради бога, ты что, этих бомжеватых не знаешь?Перекати-поле! Надоели ему блага цивилизации и трезвый образ жизни – он иподался в бега. Их ведь небось еще и работать заставляли?

– А то! – кивнул Грушин. – Пыталисьсделать из обезьян человеков. На потеху окрестным жителям они перекапывалипустырь: якобы на будущий год здесь разобьют красивейший газон, а пока нужноочистить землю от сорняков. Вот уж типичный мартышкин труд! То естьпо-человечески понятно, почему оборвался наш друг. Однако, учитывая, что он былединственным свидетелем убийства… – Да, гражданское сознание у него явно не навысоте, – хихикнула Женя и осеклась, таким бешеным взором уставился на нееГрушин.

Он всегда выходил из себя мгновенно, и,ей-богу, вполне можно было испугаться этих вспышек.

– Может быть, тебе еще чего-нибудьхолодненького выпить? – спросил с клекотанием в голосе. – Может быть,у тебя от жары размягчение мозгов сделалось? Ты что, не соображаешь, чтоГуляков исчез сразу после того, как у некоего человека появилась возможностьознакомиться с его показаниями? И в связи с этим – так ли уж прогуляться онудалился? Может быть, его выманили, чтобы заставить молчать? Может быть, онлежит где-нибудь в бурьяне, неподалеку от того пустыря, – или подалеку,какая разница? И теперь, хочешь не хочешь, ты остаешься единственнойсвидетельницей убийства Неборсина.

– А ты не допускаешь, что утечка моглапроизойти в милиции? – резко вскинула голову Женя.

– Допускаю, – согласился Грушин. –Только такой вариант для нас с тобой еще хуже.

– Почему? Ведь тогда, получается, Эмма ни причем!