Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Розмари Лоулесс выдвинула из-за стола стул для Страффорда и второй для себя. В тишине на мгновение повисло ощущение непоправимого отсутствия точки опоры. Инспектор никак не мог придумать, что сказать.
Кресло-качалка, стоящее лицом к печи, словно присутствовало в комнате на правах отдельной личности.
Розмари Лоулесс устремила взгляд на Страффорда в уравновешенном ожидании.
– Сожалею о вашей утрате, – брякнул он и снова поморщился от очередной избитой фразы.
– Спасибо, – ответила женщина и опустила глаза на свои руки, безжизненно сложенные на столе. – Надеюсь, вы прибыли, чтобы рассказать мне всю правду о том, что случилось с моим братом.
Страффорд покосился на кресло-качалку.
– Могу ли я спросить, как вы узнали о его смерти?
– Кто-то позвонил по телефону, не помню, кто именно. Думаю, кто-то из городского отделения Гарды. Но не сержант Рэдфорд.
– Вероятно, дежурный полицейский. Что он…
– Только то, что в Баллиглассе произошёл несчастный случай и что мой брат погиб. А сегодня утром в газете была статья, – она приложила руку ко лбу, – там говорилось, что он упал с лестницы и умер. По их словам, это произошло в Баллиглассе. Полагаю, это означает, что он гостил в Доме.
– Да. Он остался там на ночь.
– А-а, ну конечно же, – воскликнула она; её плотно поджатые губы сжались ещё сильнее и стали ещё бескровнее. – Он ведь никак не мог обойтись без общества этих своих высокородных приятелей.
– Значит, он бывал там довольно часто?
– Даже слишком часто, по-моему.
– Почему же? Вам чем-то не нравятся Осборны? Вы за что-то невзлюбили это семейство?
Она пренебрежительно пожала плечами.
– Дело вовсе не в моей личной неприязни. Они для нас чужие, как и мы для них. Том никак не хотел меня слушать, о нет! Он хотел походить на них, подобно им, предаваться верховой езде, охоте на лис и всем остальным аристократическим увеселениям. – Она смолкла и нахмурилась. – Простите. Я предложила вам чаю и совсем о нём позабыла.
– Не волнуйтесь, – сказал он. – Мне ничего не нужно.
– Я никак не могу собраться с мыслями. Голова идёт кругом, всё вертится и вертится. Чувствую, что теперь ничего уже не будет так, как должно быть. Полагаю, это пройдёт. Говорят ведь, что проходит. – Она горько рассмеялась. – Время – великий целитель, так ведь все говорят, верно? Все вокруг такие мудрые…
Она потянула за нитку, торчащую из рукава кардигана. Страффорду вдруг показалось, будто эта женщина сделана из тончайшего стекла, окрашенного в серый и чёрный цвета, которое в любой момент могло разлететься вдребезги, не выдержав собственного внутреннего давления.
– Не могу поверить, что его больше нет, – сказала она и тоже перевела взгляд на кресло-качалку. – Просто не могу в это поверить. – Она смолкла и снова засмеялась. – Конечно, так ведь тоже все говорят, верно?
Страффорд отвернулся. Чужая боль вызывала у него неловкость. Он, как это нередко бывало, пожалел, что не курит, – тогда ему, по крайней мере, было бы чем занять руки. Может, стоит завести себе трубку? Её ведь даже не придётся раскуривать, можно будет просто теребить в пальцах, как это делают курильщики трубок. Маской может послужить что угодно.
– Расскажете мне о нём, о вашем брате? – спросил он. – Или хотя бы расскажите мне о своей родне – есть ли у вас ещё братья и сёстры?
Она покачала головой.
– Нас было только двое. Томас был старшим.
– Вы всегда вели для него хозяйство? В смысле, после того как он стал священником?
– Да. За исключением той пары лет, когда он служил капелланом в сиротском приюте.
– Правда? Где это было?
– Каррикли, так звалось это место. Ремесленное училище для беспризорников.
Каррикли… Знакомое название. Он слышал его совсем недавно – только от кого?
– А что же вы делали, – спросил он, – когда он был в отъезде, на западе?
Она озадаченно вытаращилась на него.
– Что я делала? Да ничего я не делала. Заботилась о нашем отце. Он был при смерти.
– Он, должно быть, умер ещё молодым, ваш отец?
– Да, ему было всего за пятьдесят.
Он кивнул. Старая история: сына со славой рукополагают в священники, а дочь остаётся дома, чтобы присматривать за родителями, пока они не покинут этот мир и она не останется одна, ещё молодая, но уже старая, не обученная ничему, кроме как коротать век в одиночестве.
Он подумал о своём отце. Что произойдёт, когда он станет слишком стар, чтобы самостоятельно заботиться о себе, – кто тогда за ним присмотрит?
– Я хотела быть учительницей, – сказала Розмари Лоулесс, – но в семье было неслыханным делом отдать дочь в университет. Всё досталось Тому, нашему Томми.
В её словах не чувствовалось злобы. Это был естественный порядок вещей: сыну и полагалось быть любимцем. Так заведено испокон веков.
– А вы знакомы с Осборнами? – спросил он. – Знаете их?
Она уставилась на него:
– Думаете, им есть до меня какое-то дело? Я ведь даже ездить верхом не умею. – Она откинулась на стуле и с отчаянием оглядела комнату. – Здесь так душно, – проговорила она, задыхаясь. – Вы не против, если мы выйдем? Обычно я выхожу погулять как раз в это время по утрам. Я понимаю, что сегодня ужасная погода.
– Конечно, – сказал он. – Сейчас всё-таки нет снегопада.
Она скосила глаза через стол на его туфли:
– Не хотите ли его пару ботинок? Они, вероятно, придутся вам впору.
– Конечно, – снова сказал Страффорд – слишком поспешно, как осознал он тут же, но было уже поздно. Как бы он ни старался, у него не хватало такта проявить достаточное сочувствие к её горю. Впрочем, что из того? На самом-то деле никто не искренен сполна, произнося добрые слова и одаривая людей, понёсших столь тяжёлую утрату, скорбными улыбками. Живые живут дальше, а мёртвые лежат в земле и тлеют. Он почти физически услышал тихий, бессердечный смешок отца.
В тишине он изучал женщину напротив, пока та сидела, опустив глаза и сложив руки на столе. Столько гнева, столько обиды, столько пережитых потерь. Что, если это она достала где-то ключ от Баллигласс-хауса, отправилась туда прошлым вечером тем или иным способом – он не увидел у пресвитерии никаких признаков наличия машины, – вошла через парадную дверь, поднялась на второй этаж, выкрутила лампочку в коридоре и спряталась в темноте, чтобы дождаться момента отмщения?
Всё досталось