Впрочем, нет, сказал он себе, нет. Она могла бы убить его в порыве ярости – это было возможно, он это знал, – но не изуродовала бы тело таким изуверским образом. Для столь жестокой кары потребовался бы иной уровень ярости, иная, крайняя степень мстительности. И тем не менее?.. Он огляделся вокруг. Что могло происходить в этом доме между братом и сестрой?

Женщина встала из-за стола.

– Ну так что же, – сказала она, – пойдёмте?

В холле она достала пару прогулочных ботинок с высокими бортами («Том привёз их из отпуска в Италии»), и он их примерил.

– Слишком велики?

– Да, немного просторны.

Она поднялась наверх и вскоре вернулась, захватив с собой две пары мужских толстых носков. Он надел обе. При этом в его сознании вспыхнул образ священника, лежащего на полу в Баллигласс-хаусе со скрещенными на груди руками и открытыми глазами, и на мгновение Страффорда охватил трепет отвращения. Теперь на нём будут не только ботинки мертвеца, но и носки мертвеца. Нет конца гротескным деталям жизни.

Они вместе двинулись по тропинке, пересекающей склон холма, где стоял дом. Розмари Лоулесс посетовала на туман: окружающий пейзаж походил на размазанный карандашный рисунок.

– В ясную погоду отсюда открывается прекрасный вид на долину Слейни в сторону Эннискорти.

Здесь, на подветренной стороне холма, снег лежал разрозненными лоскутьями, а среди голого вереска топорщились клочья овечьей шерсти.

Розмари Лоулесс надела тяжёлое чёрное пальто и шерстяную шляпку с помпоном. Страффорд затянул узел шарфа на шее. С тоской подумал о вчерашней грелке. Подумал он и о буфетчице Пегги, о её рыжих волосах и веснушках, и о её глазах, таких же зелёных, как… как самая зелёная зелень, глазах, которые в тот миг совершенно затмили воспоминание о серых и меланхоличных глазах Сильвии Осборн.

Посмотри на себя, сказал он себе, вот ты уже размечтался о девчонке из деревенского паба. Разве он не был сыном сурового и благочестивого племени? Как бы отреагировали его предки из славного рода Страффордов, которые проливали свою и чужую кровь за Кромвеля под Дроэдой[24] и Уэксфордом[25], что бы они подумали о нём, узнав, что он вздыхает вот так о какой-то девице? Иногда ему приходило в голову, что на деле он даже более одинок, чем ему кажется.

– Расскажете мне о своём брате? – попытал он счастья во второй раз.

– Чего вы хотите от меня услышать? – нетерпеливо отрезала она.

– Ну как, судя по всему, он был очень востребован как священнослужитель не только у себя в приходе, но и во всём графстве, а также за его пределами.

Женщина вгляделась в туман.

– Ему ни в коем случае не следовало становиться священником, – с горечью сказала она. – Он истратил себя впустую. Он мог бы стать кем угодно, мог бы заниматься чем угодно. – Она кисло рассмеялась. – «Услышал зов Господа Бога», – скажут вам про него. Если так, то почему Господь Бог не призвал меня? Я могла бы стать монахиней, мне ряса инокини подошла бы куда больше, чем Тому – сутана священника. – Они остановились на скалистом уступе. – Вы ведь знаете, кто мы такие, не так ли, – спросила женщина, обращаясь к нему, – семейство Лоулессов? Моим отцом был сам Джон Джо Лоулесс – Джей-Джей, как все его называли.

– А-а. Нет, я этого не знал.

Джей-Джей Лоулесс был одиозным деятелем Гражданской войны, одним из самых непоколебимых сторонников вожака Ирландской республиканской армии Майкла Коллинза и безжалостным главарём эскадронов смерти Здоровяка, как за глаза именовали Коллинза. Джей-Джея приговорили к повешению, но отсрочили наказание благодаря прямому вмешательству премьер-министра Великобритании, который разглядел его потенциал для грядущих переговоров по вопросам англо-ирландского мирного договора. Позже, когда закончилась Гражданская война, Джон Джозеф Лоулесс стал адвокатом и основал свою собственную фирму, специализирующуюся на защите непримиримых членов ИРА, которым светил эшафот по приказу правительства Свободного государства. Когда наступил мир, а вернее, то, что назвали этим именем, контора «Джей-Джей Лоулесс и сын» сделалась ведущей адвокатской фирмой в провинции Ленстер вплоть до безвременной кончины Джей-Джея десятью годами ранее. Стало быть, подумал Страффорд, те самые Лоулессы…

– Для сына это было бы весомое наследство, – сказал он, тщательно обдумывая свои слова. – И для дочери, конечно.

Последнее уточнение она пропустила мимо ушей.

– Именно поэтому Том и пошёл в священники, – заявила она со странной горячностью. – Я в этом не сомневаюсь. Это был его единственный выход. С папой было не потягаться. Тому пришлось идти своим путём и делать себе имя своими силами. Папа так и не простил ему, когда он объявил семье, что у него есть призвание, – ох, какие у них бывали ссоры! – но Том выстоял и сбежал.

– Ну а вы ушли вместе с ним?

Этот вопрос застал её врасплох.

– Полагаю, можно сказать и так.

– И что же, ваш отец не смягчился в отношении вашего брата?

– Эти двое не разговаривали друг с другом много лет. Любой другой гордился бы священным саном своего сына. Но не папа. – Она опять вгляделась в туман. – Полагаю, он утратил веру в ходе всех этих жестоких сражений – он ведь участвовал и в восстании 1916 года, и в войне за независимость, а затем и в гражданской войне. Должно быть, видел там такое, что и в страшном сне не приснится. «Я буду молиться, чтобы ты обрёл покой», – таковы были последние слова Тома, обращённые к отцу перед тем, как он ушёл в семинарию.

Она отошла от Страффорда к краю каменного выступа.

– Папе потребовалось много времени, чтобы смириться с тем фактом, что кто-то воспротивился его воле и ему сошло это с рук. – Её нос покраснел от холода, а глаза заслезились – а может, у неё на щеках и были слёзы? Во всяком случае, она не выглядела плаксивой дамочкой. – Впрочем, полагаю, вам всё это чуждо – борьба за свободу и всё такое прочее? Вы же явно не католик.

– Протестанты участвовали во всех упомянутых вами войнах, – возразил Страффорд, – и немало из них сражалось на стороне националистов.

– Да, ваш народ тоже пострадал – и не получил за это должной благодарности. Я это прекрасно знаю. Все мы пострадали. Иногда я задаюсь вопросом, стоило ли оно того – стоила ли так называемая независимость хотя бы одной жизни. – Внезапно, к его удивлению, Розмари улыбнулась, впервые с тех пор, как он сюда приехал. – Надо вам сказать, – продолжала она, – когда сюда ни с того ни с сего заявились вы, вот это был сюрприз так сюрприз. Не возражаете, если я