Любовь, одна любовь во мне взрастила гений,

И светлый Аполлон, покинувший Пеней,

Слетает иногда ко мне на благо ей.

Вложите мне в уста, Венера с Аполлоном,

Тот голос, что готов сопутствовать влюбленным,

Тот голос, что в сердца проникнуть к ним готов,

20 Тот голос, что нежней их благостных оков!

Пусть очи, что в меня вселяют страсть и гордость,

Внушат и языку бесстрашие и твердость!

Пусть сокрушит мой стих презрение и гнев

И лаской красоту прельстит, не оробев!

И если будет мне, влюбленному, по силам

Стремясь к желанному, вздыхая о немилом,

Такие находить слова в душе моей,

Что их звучание и песни лебедей

В ручьях венериных в один напев сольются

30 И в стаю звонкую и стройную собьются, —

Тогда без грусти я увижу, как исчез

Орел Юпитера[349] в пустой дали небес.

Тот счастлив, кто в трудах, не ведая сомнений,

Ждет пальмовую ветвь на избранной арене;

Кто Книд и небеса равно почтить готов,

Кто верует в любовь — и помнит про богов

И упивается и страстностью, и славой.

Любим победой и Венерою лукавой,

Увенчан Пиндом и Пафосом вдохновлен,

40 Элегию сложить и оду может он.

Но кто к себе привлек, осуществив призванье,

Завистливых небес ревнивое вниманье?

Кто смог соединить в начале юных дней

Всех небожителей над люлькою своей?

Один-единственный сумел свершить все это —

Тот самый, кто вдали от суетного света,

Бюффону следуя, трудов и мыслей плод

На геликоновы скрижали занесет.

Победоносных битв и славы монументы —

50 И гордость Рима, и величье Агригента,[350]

На вас, великих, взор доколе обращать?

Доколе Эмпедокл[351] нас будет просвещать?

Неужто Эпикур с Лукрецием сумели

Одни из всех понять таинственные цели

Природы? Нет, она в задумчивой тиши

Избраннику сама дала карандаши

И ныне выбрала тебя,[352] чтоб с Иппокреной

Смешала Сена свой поток благословенный;

Чтоб Темза с Тибром вновь, ревнуя и ярясь,

60 С повиновением признали эту связь;

И сказочной волне то тише, то живей ты

Повелеваешь течь по воле нежной флейты.

Да, я слыхал не раз, как ты и сам, скорбя,

Оплакивал любовь, презревшую тебя.

Но лавры Пиндара пришлись тебе по праву,

И за тобой Малерб[353] признал бы эту славу.

Ты в наших воинах поэзией своей

Отвагу пробудил и гордость, как Тиртей;[354]

Тираны ежились, пугаясь и бледнея,

70 Когда ты молнии метал строфой Алкея;[355]

Тебе Гораций стал бесценным образцом,[356]

Чтоб деспотов громить язвительным словцом.

И нынче ты таков! Ты в самом центре мира,

Сиянье вкруг тебя — как царская порфира,

Одолеваешь все, что послано судьбой,

Сама вселенная кружится пред тобой.

Все, что кишит в морях и чем наполнен воздух,

Что сыщешь на земле, на небе и на звездах,

Спешит со всех сторон на твой манящий зов —

80 Поведать о себе весь мир тебе готов.

Пускай античные твердят авторитеты,

Что ими познаны все тайны и секреты,

Что ими понята природа, — ну а ты

Отыщешь новые приметы и черты:

Вот памятник тебе! Ты сам, Лебрен, скажи мне,

Любовь к Урании[357] в животворящем гимне

Готовый воспевать, ты сам, кем Геликон

На разных поприщах вовеки покорен,

Скажи мне сам, какой успех тебе по нраву

90 И сердце жаждает твое какую славу?

Быть может, ту, когда всезнающий Бюффон

Твоею дерзостью бывает восхищен?

Пускай ученые мужи твоей тропою

Повсюду следуют с восторгом за тобою,

Пускай приветствуют отважный твой полет

К высотам, где тебя их зренье не найдет!

А может, от того душа твоя крылата,

Что переводчица любви, твоя Эрато,[358]

Найдет красавицу, чья страстная душа

100 Потянется к тебе, поэзией дыша?

Негромким голосом твой голос прерывая,

Все вызнает она — кто Фанни, кто Аглая,[359]

И станет, затвердив твой полнозвучный стих,

К ним ревновать тебя, прославившего их!

ЭЛЕГИЯ XXXV

Вчера, когда я шел, тобою упоенный,

О Дафна дивная, ко мне вооруженный

Отряд приблизился: мальчишки, мне на страх,

Смертельное несли оружие в руках.

Их факелы меня зловеще осветили,

Их цепи звонкие мне сердце охватили,

Их копья в душу мне проникли. Малыши

Вскричали разом: “Стой!” И грозно: “Не спеши,

Скажи, всегда ль тебе любезна будет Дафна?..”

10 О боги юные! Уж вы-то и подавно

То знаете, что я прочел в душе моей!

Зачем же этот звон и копий, и цепей?

Ведь я и так в плену. И клятв не нужно боле,

И боле по своей уже не жить мне воле.

Ведь я и так горю. О Дафна, пощади:

Сплошной огонь в моей обугленной груди!

Чем так, как я, страдать, уж лучше быть суровым,

Бесплодным валуном на склоне ледниковом,

Уж лучше быть скалой на лоне бурных вод —

20 Пусть бьет в меня волна и лютый ветер бьет!

О море! О земля! Я весь горю. Не так ли

Смертельный яд пылал в Кентавре и в Геракле?[360]

Мой яд куда больней. Как раненая лань,

Несущая в груди свинец[361] — охоты дань,

Бежит моя душа, ища покой желанный,

И в ней горит любовь кровавой смертной раной.

О Сена с Марной![362] Вас покинул Аполлон,

Тропами тайными не бродит в рощах он.

И только я один еще спешу, ведомый

30 Возлюбленной моей; дорогой незнакомой

Спешу за Дафною, которая меня

Бросает и влечет, под вашу сень маня.

А то иду домой, к наскучившим занятьям...

О стены грустные! Увы, не