И звуками ее был полон твой досуг.

Мне томную красу являя изначала,

На лире и моей не раз она звучала.

Мила, как женщина, как все, Венеры дщерь,

Обоих нас влекла, знакомых лишь теперь.

Я вижу, предпочла она из двух Лебрена,

Но все же верен ей останусь неизменно.

Мне нравится полет живых иль грустных строк,

Мой кипарисовый иль розовый венок.

Когда-то, лирою плененные Орфея,

40 И скалы двигались, как говорят, Рифея.[339]

Под звуки лирные взнеслась ограда Фив,[340]

И Арион[341] в беде остался с лирой жив.

Я тоже радостей с ней испытал немало.

Моим стихам порой красавица внимала,

Дивясь изменнице, моих причине слез,

Грустя, что знать такой любви не довелось.

Но как же счастлив я, когда робка, послушна,

Камилла мне в ответ вздыхает простодушно,

Иль снисходительной улыбкой одарит

50 Мой стих, что милую то молит, то корит,

Когда ее лицо вдруг вспыхнет от волненья

И нежный поцелуй приостановит чтенье.

О, мне вовек из рощ волшебных не уйти,

Где мой Тибулл мечтал и проложил пути,

Где в шелесте листвы “Коринна!”[342] различимо,

Где имя Кинфии корой дерев хранимо,[343]

Где нет французами исхоженных дорог[344]

И где с тобой, Лебрен, я повстречаться смог.

Пусть кодексом любви, забав и наслажденья

60 Для всех останутся мои стихотворенья

И мечут сотни стрел любовных там и тут,

Пусть в песнях голос мой, моя душа живут.

На ложе шелковом, в мечтах о нежной встрече

Пускай красавица мои впивает речи,

Торопит сладкий миг, чтобы обнять скорей

Счастливца юного, что всех дороже ей.

Пусть он мои стихи читает вместе с нею

И бьются их сердца от томных строк сильнее.

Когда ж от долгих ласк утихнет страсти пыл,

70 Хочу, чтоб мой огонь усталых оживил.

Пусть Лиза, черпая в моих стихах веселье,

Оставит помыслы о монастырской келье

И на груди меня, заслышав шум любой,

Скрывает, смущена, дрожащею рукой.

Почувствовав в душе неведомое пламя,

Воскликнет юноша, взяв книгу со стихами:

“Да ведь поэт со мной как будто век знаком,[345]

Так хорошо прочел все в сердце он моем!”

ЭЛЕГИЯ XXXIII

Де Панж! кто наделен душой простой и нежной,

Тот коротает дни с улыбкой безмятежной.

На что ему мечи, что королей хранят,

И стрелы, ждавшие, чтоб их пустил сармат,

И пули, что с огнем летят из пасти медной?

Не знающий обид, беззлобный и безвредный,

Готовый и дарить услады, и ловить,

Он хочет одного: влюбляться и любить.

Де Панж! Безумец тот, кто дни влачит уныло.

10 Когда бы нам судьба две жизни подарила, —

Одну для праведных занятий и забот,

Другую для любви и сладостных тенет, —

Как было бы легко одолевать напасти

Одной из них, в другой взыскуя нежной страсти!

Но если только раз на свете мы живем,

Несчастные! — зачем мы губим день за днем

Единственную жизнь и жаждаем до дрожи

Почета, барыша — всё так же, всё того же, —

Забыв, что кратки дни и все наперечет?

20 Что проку жить, коль нас любовь не увлечет?

В веселии живет Венерой одаренный —

Но если без нее окажется влюбленный,

В чем радость находить? По мне уж лучше смерть.

...........................................

На буйную листву мы, смертные, похожи:[346]

В полдневную жару, когда в разгаре зной,

Она дарует тень под кроною лесной.

Но вот грядет зима, грозя морозом ранним,

Глядишь — и мы уже пожухнем и увянем.

И листья мертвые под ветром буревым

30 Срываются с ветвей, чтоб место дать живым.

Сменяя ночью день, лучившийся так ярко,

Спешит за нами вслед внимательная Парка[347]

И перед вечной тьмой, куда лежит наш путь,

Из милости дает на солнце нам взглянуть.

Но вот и этот миг, оплаканный, растает —

И воцарится смерть, и слаще жизни станет.

О юность быстрая, как краток твой полет!

Потом болезненная старость настает —

Теснит несчастьями незащищенный разум,

40 И тело слабое к земле склоняет разом,

И ясный взгляд мрачит унылой чередой

Бессмысленных забот и суеты пустой,

Тревог о нажитом добре и о наследстве,

О плоти и душе, живущих в злом соседстве

Друг с другом... Нет, увы, в юдоли сей людей,

Избавленных от бед, свободных от скорбей.

Был горестный удел Тифону уготован:[348]

День ото дня дряхлеть и стариться — таков он,

Седой, морщинистый, в бессмертьи пребывал.

50 Был гордым лик его — но сколь же скорбным стал!

Исчезли красота, и мужество, и сила:

На старческом челе все и старо, и сиро...

Терзается старик, не в меру он плаксив,

И не живит его картина тучных нив,

И тенью плотною луга вокруг одеты,

Не шепот слышит он ветров, но шорох Леты;

И дети от него шарахаются прочь,

И высказать любовь ему уже невмочь:

Все члены старые его дрожат, трясутся —

60 И девушки над ним украдкою смеются.

ЭЛЕГИЯ XXXIV

Пусть кто-нибудь другой свою лелеет славу —

Я создан для любви; мне лавры не по нраву.

На что они, когда я должен ради них

Ученьем иссушать цветенье лет младых?

На что они, когда, блуждая одиноко

И узы нежные презрев по воле рока,

Желанья юности я должен превозмочь

И проклинать с тоской на праздном ложе ночь?

Я в детстве вырастал вдали от Геликона,

10 И Музы не меня учили благосклонно;

Еще не услыхав напев кастальских струй,

Познал я первый стих и первый поцелуй.

И бог, и судия моей поры весенней —