мной, как я над нею плачу;

Хочу и ревновать, и ревность утишать,

Просить прощения — и самому прощать.

Но что за смех, друзья? Там Юлия, глядите!

Пошли. Какая ночь! Луна и хмель — в зените!

Как сказочная грудь упруга и мягка —

К ней так и тянется и ластится рука!

А сколько прелестей сдались при отступленьи!

50 И Сена, кажется, в невиданном волненьи —

Разносит шум и крик и отражает свет!

Мы разбудили всех. Торговец, наш сосед,

Восторгам юности завистливо внимает

И спящую жену с усердьем обнимает.

ЭЛЕГИЯ XXX

В искусстве глиптики был сведущ Пирготел[331] —

И ученик его искусный захотел

На камне, что добыт в языческой пещере,

Запечатлеть черты божественные Мэри:

Пусть оникс мраморный хранит иль аметист

Тот образ, что во мне всегда высок и чист.

Когда мечтаю я, восторгами объятый,

Нисходит на меня певучий дух крылатый,

Спускается, поет и золотым крылом

10 Колышет над моим пылающим челом.

Он мне поведал, о младая флорентинка,

Как ты, лежащая средь мяты и барвинка

В том влажном гроте, где тебя скрывает свод

Из перламутра, где спешащий Феб и тот

Тебя не углядит, пылая лучезарно, —

Как ты явилась в мир, и взяли нимфы Арно[332]

Из рук Луцины дочь возвышенных страстей,

Чтоб укачать ее напевом камышей.

Забыв цветущие заманчивые долы,

20 На губки алые, жужжа, слетелись пчелы,

Нектар приветливый сбирая без препон, —

Он дышит на устах, и сердцу сладок он.

Владычица любви, Поэзия святая,

Порывы детские амброзией питая,

Кисть плодородную вложила ей в ладонь,

Чтоб оживил холсты магический огонь,

А в очи светлые ее вдохнула гений

Зреть красоту людей, животных и растений.

Семиголосая, так лира пела ей,

30 Что Позилипо[333] не слыхал рулад звучней.

Три Грации, сплетясь руками, завладели

Ее младенческим покоем в колыбели,

И добродетели ее хранили сон,

Чтоб он до срока был Амуром пощажен;

Как чистым молоком, они ее вначале

Чистосердечием с веселостью питали,

И благосклонностью к словам ее друзей,

И даром искренним, подвластным только ей;

И гордостью святой, для стрел неуязвимой,

40 И совестью, к любым злодействам нетерпимой,

И лаской нежною, готовой без конца

Невинностью целить порочные сердца.

Художник! Чтоб достичь в работе упованья,

Запечатлей резцом все эти дарованья

В чертах ее лица и оживить дерзни

Тот голос, что живит и красит наши дни, —

Дни всех ее друзей, всех истинных и сущих,

Живущих для нее и за нее умрущих.

Пусть яркой красотой отмечены черты,

50 Недолговечен блеск наружной красоты;

И только та краса всегда в цвету и в силе,

Что Добродетели и Грации взрастили.

ЭЛЕГИЯ XXXI

Де Панж, любезный друг, ты все решаешь мудро:

Скажи, каким трудам ты посвящаешь утро?

Быть может, в счастии невинном видя суть

Существования, подсказываешь путь

Неопытной душе, ее надеждой грея?

А может быть, бредешь, куда ведет аллея,

Сквозь толщи лет узрев,[334] как первый фимиам

Курили пращуры языческим богам?

А может, с пылом и возвышенным азартом

10 Следишь за мыслями, взращенными Декартом?[335]

Я ж молодость мою транжирю, милый друг,

И с наступленьем дня на тщетный мой досуг

Божественный огонь нисходит час за часом.

Мечтаю у ручья: он, выбитый Пегасом,

Струится и поет, покинув Геликон,

Дабы окрестный лес был влагой напоен.

Вчерашние пиры мою ласкают память:

Спешит моя душа желания обрамить

Твоими мыслями, словами — среди них

20 Совсем теряются и суть, и звук моих,

И вижу вслед простым и искренним беседам,

Что сердцу юному и горький опыт ведом.

Ну что же, продолжай! В том возрасте, когда

Мы за наставником, не ведая труда,

Твердим азы наук, — ты в одинокой келье

(Разумен и в любви, и в страсти, и в весельи),

Вдали от пышности и от досужих глаз,

Взыскуешь истины, не ведомой для нас.

Иди своим путем в согласии с судьбою!

30 Благоволи к тому, кто восхищен тобою,

А хочешь — улыбнись: твой друг, и вправду, слаб.

Пристрастий и своих привязанностей раб,

Он сам бежит того, что ждет его и манит,

И, мудрость возлюбя, он мудрецом не станет.

ЭЛЕГИЯ XXXII

О, Каллимаха дух и ты, Филета тень,[336]

Священных ваших рощ хочу войти под сень,

Чтоб в хоры Греции на геликонских склонах

Вплести напевов звук, во Франции рожденных.

Где научились вы божественным словам?

Красавицы внимать покорно стали вам.

Для сердца юного желанней нет награды.

Мне славы от коня крылатого не надо.

Безвестность и покой мне во сто крат милей,[337]

10 Чем беспокойный блеск, что неразлучен с ней.

Быть может, данником великого примера

Я б факел свой зажег от светоча Гомера,

В порыве творческом сравнялся гордо с ним

И был бы из конца в конец превозносим.

Но нежная меня Элегия пленила,

Простоволосая, поющая уныло.

Она вплетает грусть и радость в свой узор

И к светлым небесам возводит влажный взор.

Ее несет моя, блистая, колесница

20 По пышным берегам, где высится столица.

Амуры весело за нами вслед бегут

И лиру бережно старинную несут,

Что после Греции Италию дивила,

И Делии сестра[338] теперь — моя Камилла.

Элегию, Лебрен, мы воскрешаем вновь!

Стал нежным наш язык и мягким, как любовь.

Еще до той поры, как повелели музы,

Чтоб дружеские нас соединили узы,

Элегию равно мы полюбили, друг.

30