значит новое навлечь чтоб оскорбленье,

Чтоб упрекать ее, стенать от униженья,

Просить и проклинать и смерть скорее звать

К порогу этому я прихожу опять,

Блуждая в час, когда гроза слепит мне очи,

10 С душой, которая мрачнее черной ночи?

А было все не так — без страха, в тишине,

Никем не видимый, во тьме и при луне

Я поцелуев ждал, восторгом упоенный...

Безумец, женщиной столь слепо соблазненный,

Коль сердце в ней найти еще способен ты,

Не преклоняй главы под иго красоты,

Над нею смейся сам, презрев очарованья,

И холодно взирай на вздохи и рыданья.

Тираном будь, учись бестрепетно внимать,

20 Оставь ее одну — хладеть и умирать.

Все эти вздохи — ложь, рыдания — притворны,

В улыбке спрятан яд, а ласки столь тлетворны.

Ах, если бы ты знал, как нежностью речей

Она меня влекла, чтоб погубить верней;

Как, хитрости полна (к чему воспоминанья!),

Быть верною навек давала обещанья.

Возможно ли ей жить и не любить меня!

Как часто, голову на грудь ко мне склоня,

В истоме нежности, свои теряя силы,

30 “О, как я счастлива!” — она мне говорила.

И сколько раз, прижав горячею рукой

К трепещущей груди лоб запылавший мой,

Просила жадно ласк, кляла и упрекала,

Что я так холоден и отвечал устало,

Что страсти не горит огонь в моей крови,

В жестокости своей я не хотел любви!

Взирая с гордостью на все ее мученья,

Неблагодарный, я был счастлив — без сомненья —

Мне было жаль ее, я обвинял свой пыл,

40 Казалось мне, ее я недостоин был.

Я вздрогнул. У нее почти я на пороге,

Да, вот жестокий дом. Под кров его, о боги,

Без трепета войти я никогда не мог,

Но был мне мил мой страх, и смерти срок — далек.

О, как без жалости, хотя бы и притворной,

Она насытила меня печалью черной!

Как оскорбить ее хотел бы я сейчас —

Чтоб пролилась слеза правдивая из глаз!

Все, что душа моя обидного впитала,

50 Хотел бы я... Но нет, попробуем сначала

Ту снисходительность, что ласкою полна,

Прощенье и любовь таит в себе она.

Прочь ныне от меня, обида и досада,

С улыбкой на устах войти сюда мне надо

И с ясною душой. Камилла, верю я,

Что страсти дерзостной сильней душа моя.

И ты, о сердце, верь ласкающей надежде,

Твердящей, что тебя ждет счастье, как и прежде.

ЭЛЕГИЯ XX

(В древнем вкусе)

О, альционы,[304] плач начните погребальный,

Фетиде милые,[305] начните плач печальный!

Ее уж нет, Мирто! Тарент[306] простился с ней,

И в Камарину[307] нес ее корабль скорей.

Там ждал ее жених. Под звуки флейт ведома,

Она бы на порог его ступила дома.

Наряда брачного и золотых колец

Хранителем резной, кедровый был ларец,

Браслетов дорогих и благовонных масел,

10 Убора яркого, что кудри б ей украсил.

Но, встав на палубе, не ведает краса,

Что ветра вдруг порыв, напрягший паруса,

Ее подхватит, ах! как далеко защита!

И падает она, и волнами накрыта!

И деву юную уносит вал морской,

Уж тело белое сокрылось под водой.

И, бережно его неся, Фетида плачет,

Под сводами скалы от злобных чудищ прячет,

И горестно зовет прекрасных Нереид,

20 Жилища влажные покинуть им велит,

И на Зефиров мыс[308] легко нести юницу

И положить ее на берегу в гробницу.

И Нереиды шлют своим подругам зов,

Им внемлют нимфы гор, источников, лесов.

Все, в грудь себя бия в смятенье и печали

В одеждах траурных “О горе!” повторяли.

Увы! напрасно ждет тебя вдали жених,

Браслетам не звенеть на сгибах рук твоих,

Туники свадебной ты так и не надела,

И волосы фатой украсить не успела!

ЭЛЕГИЯ XXI

Стихосложению научит нас искусство,

А для поэзии живое нужно чувство.

Не сердце ли поэт? Когда оно горит,

Огонь его в груди не остается скрыт,

Невольно явится тогда стихотворенье,

Неискаженное души отображенье.

Учитель чудный наш, диктует сердце нам,[309]

Достаточно к простым прислушаться словам.

Коль юного ничто не мучает поэта,

10 И жизнь его светла, любовию согрета,

Лик блещет радостью и красками весны, —

Стихи его, свежи, амброзии полны,

Уверить нас хотят, бодры, неутомимы,

Что жить — так сладостно, стареть — необходимо.

А если беден он и вынужден страдать,

Не в силах ничего несчастному подать,

А та, которая как будто и любила,

Так быстро и легко с другим про все забыла;

Коль недра истерзал сжигающий недуг,[310]

20 Тогда его стихи — плоды различных мук,

В одеждах траурных, ступая скорбным шагом,

Повсюду видят зло и смерть считают благом.

Правдива речь его, хотя и не стройна,[311]

И радость, и печаль, все выразит она.

Пусть ускользает мысль крылатая, готово,

Ее в последний миг настичь поэта слово.

Мгновенью хрупкому не суждено истлеть;

Он любит прошлое в стихах запечатлеть,

И познавать себя стремится неустанно,

30 Листая жизнь свою и душу непрестанно.

ЭЛЕГИЯ XXII

Будь, вечно с нами будь, отец тончайших вин,

Вакх, благосклонный бог, чьих пьяных струй рубин

Приятных сердцу бед приносит нам забвенье;

Перед тобой любовь бежит как дуновенье, —

Так налитый хрусталь, где искры дня горят,

Теряет в воздухе свой нежный аромат.

Ну что ж! Иль не готов идти я за друзьями?

Вы говорите мне: “Учись владеть мечтами,