может в час невзгод к родной груди припасть,

Не обретет души, в чьей храмине священной

Дано найти покой душе его смятенной,

Кто — жертва долгих мук — сказать себе не мог

С отрадой тайною: “Смирись, твой злобный рок

Друзья твои клянут и в тягостной разлуке

Тебе издалека протягивают руки”.

ЭЛЕГИЯ XIII,

подражание идиллии Мосха

Звезда любви, ты вновь свой пламенник зажгла,

Когда Дианы лик еще скрывает мгла.

К подножию холма, под тополь серебристый,

Направь мой тайный путь, луч посылая чистый.

Не потому ночной я выхожу порой,

Что некий умысел вынашиваю злой.

Люблю я, и меня свиданье ждет с любимой,

Прелестной нимфою, с другими не сравнимой:

Так в хоре близ луны мерцающих светил

Твой свет божественный огни всех звезд затмил.

ЭЛЕГИЯ XIV

Уединение покиньте, о, богини!

О, Музы, вам милы ручьи, холмы, пустыни.

В долинах Нима[287] вы блуждаете ль одни

Иль думы легкие, безоблачные дни

Влекут вас на брега Луары и Гаронны,

В кругу ли дев речных, близ величавой Роны,

Когда на пажити луна сиянье льет,

Вы водите в ночи беспечный хоровод.

Придите, я бежал из городов, вам тесных,

10 От гомона толпы, ее волнений пресных.

На шумных площадях, на мостовых в пыли

Цветы поэзии вовеки не цвели.

Средь криков, суеты, не остается следа

Мечтанья праздного и сладостного бреда.

Летящих колесниц блистающая медь

Велит поэзии в смятенье онеметь.

Придите, да найду я милость перед вами!

О, если б стали вы домашними богами,

Ах, суждено ли мне иметь земли клочок,

20 Где, мирный селянин, на воле я бы мог

Лишь спать и праздным быть, и в тишине, в забвенье,

Поэт ненадобный,[288] найти успокоенье.

Вам, Музы, ведомо: еще на утре дней

Стремился я душой в объятия полей;

И вашим возлюбил внимать воспоминаньям,

О веке золотом бесхитростным преданьям.

В них оживали вновь: Эдемский вертоград,

Где первый человек был создан для услад,

Вдовица, колоски, просыпанные с воза,

30 Сбиравшая и в дом введенная Вооза,[289]

Иосиф, что в Сихем веселый держит путь,

Где братьев встреча с ним не радует ничуть.[290]

Прекрасная Рахиль, бесценная награда

Тому, кто столько лет стерег Лавана стадо.[291]

О, как бы я хотел от шума вдалеке

Среди лугов и рощ, в укромном уголке

Иметь смиренный кров и воду ключевую,

Что, ласково струясь и речь ведя живую,

Поила бы мой сад и тучные стада.

40 Там, мира суету оставив навсегда,

От скуки убежав блестящей и надменной,

Хочу я жизнью жить простой, благословенной,

Как наши праотцы столетий на заре,

Чьи ныне имена звучат у алтарей;

Иметь друзей, детей, прилежную супругу

И с книгою бродить то в роще, то по лугу,

Без страха, без стыда, без цели познавать

Ненарушимые покой и благодать.

О, Меланхолия![292] Ты грезы навеваешь,

50 В ущельях и лесах, богиня, обитаешь,

И нечувствительно во власти вдруг твоей

Томленьем сладостным охвачен друг полей,

Когда он в сумерки из гротов отдаленных

Выходит, мешкает на молчаливых склонах,

И видит: на небо уж набегает тень,

А на горах вдали прекрасный гаснет день.

И нега чистая его переполняет,

Садится он в тиши и голову склоняет.

Подобная ему, не знающая бурь,

60 Внизу течет река; подвижная лазурь

Колеблет берега,[293] селения и горы,

И легких облаков пурпурные узоры.

И в умилении он видит пред собой

Прекрасных призраков, явившихся толпой,

Живущих издавна в его воображенье.

Вот Юлия пред ним, покорная влеченью,

Кларисса, красоты небесной образец,

Страданий с кротостью несущая венец,

Приемлющая смерть безропотно, безвинно,

70 Душою чистая, как ангел, Клементина,[294]

Которая в сетях жестокости и зла,

Рассудок потеряв, невинность сберегла.

Ах, ваши образы, прелестные созданья,

Беспечно населить спешат его мечтанья!

И взор его слезой туманится. Близ вас

Он ваши зрит черты, сиянье милых глаз,

Вмиг переносится душой под ваши кровы,

Приветствует друзей, врагов корит сурово.

Но вот его томит мучительный вопрос:

80 Что если милые предметы вздохов, слез —

Всего лишь вымыслы, прекрасные химеры,

Творенья гения, плоды наивной веры?

Поднявшись на ноги, в волненье он идет,

И замыслов в уме кипит водоворот.

В мечтах рисует он волшебную картину,

Хотел бы он найти вторую Клементину,

И где-нибудь вдали неласковых очей

Лишь ею и дышать, служить, молиться ей.

ЭЛЕГИЯ XV

Хотел бы навсегда смежить страдалец вежды,

Но внемлет голосу обманчивой надежды.

Солдат надеется походные шатры

Сменить на мирный кров, и пляски, и пиры.

Тяжелый плуг влача и стоны умножая,

Ждет пахарь впереди большого урожая.

От сердца ж моего надежда далека,

И все вокруг меня — томленье и тоска.

Дни горестны мои, но горестнее ночи.

10 Мгновеньям счет вести почти уж нету мочи.[295]

Весь мир печаль моя одела пеленой,

И ты, источник слез моих, передо мной.

О, Ликорида, где, скажи, взяла ты силу

То сердце обмануть, что так тебя любило?

Ужели ты сочла приятней всех забав

Того, кто жил тобой, покинуть, истерзав?

Друзья, простите ей, пусть голос укоризны

Не ставит ей в вину моей угасшей жизни.

Не надо обо мне вести с ней разговор,

20 Чтоб только увидать ее смущенный взор.

Ах, я любил друзей, они ж — меня, и что же?

Мне одиночество теперь всего дороже.

Со мной при встрече всяк бывает поражен

И сомневается, меня ли видит он.

Да наш