простор,

60 Где виноградники покрыли косогор,

Шумят селения и плещутся наяды,

Когда же низойдут угрюмые Плеяды,[274]

Столичных радостей вновь привлекал нас круг,

И часто, ветреных порастеряв подруг,

Сходились вместе мы, и в дружеском общенье

О славе спорили, любви и вдохновенье.

Покоем скованы, возобновляя бег,

Подобьем были мы вольнолюбивых рек:

Они летят стремглав, клокочат и петляют,

70 В долинах солнечных теченье замедляют;

Когда ж со снеговых вершин зима сойдет,

На воды светлые наденет панцирь лед,

Напрасен волн напор, они не сбросят груза,

Но вскоре солнца луч их разрешает узы:

Едва растоплен лед дыханием весны,

Как волны вновь бегут, шумливы и вольны.

ЭЛЕГИЯ VII

Сейчас, когда я смерть так близко различаю,

Я вам, друзья мои, мой прах препоручаю.

Я вовсе не хочу, закутанный в покров,

Под заунывное гудение псалмов

И колокола звон, тягучий, погребальный,

В сопровождении процессии печальной,

Быть похороненным внутри священных стен,

Где ждут меня всего забвение и тлен.

Не страшно ль думать нам пред скорбным расставаньем,

10 Что жить мы в памяти любимых перестанем?

Надежда, что друзья оплачут нас не раз,

Нам может усладить и самый смерти час.

Вы сами для моей отыщете могилы

Травой поросший брег, уединенный, милый,

Где облака видны в приветной вышине,

Цветы и тень, и все, что было любо мне.

Вблизи прозрачных вод, под сению прохладной

Деревьев почивать мне было бы отрадно:

20 Тогда — сомненья прочь — останусь с вами я,

И путник, забредя, быть может, в те края,

На камне, вашею положенном рукою,

Прочтет, кто здесь лежит над тихою рекою,

Узнает, что недуг страдальца погубил,

Что он недолго жил, надеялся, любил.

Ах, кровь чужая рук моих не обагрила,

И слово ложное уста не осквернило,

Остались чуждыми пустые клятвы мне,

А тайны — скрытыми в сердечной глубине.

Не тяготят души преступные деянья,

30 Укоры совести и поздние страданья,

И вашу чистую я заслужил печаль.

О знаю, милые, не раз вам будет жаль,

Что полдень золотой не увенчал рассвета

И облетел мой цвет до наступленья лета,

И завязь нежная не принесла плода.

Ах, в памяти друзей я буду жив всегда!

Среди пиров, — моя их оживляла младость, —

Когда не молкнет шум и торжествует радость,[275]

Воспоминанием настигнутые вдруг,

40 Вы скажете: “Увы, зачем не с нами друг?”

Жизнь множество услад сулила мне, играя,

Я мало их вкусил и вот я умираю.[276]

Еще до вечера мой ясный день погас.[277]

Чуть роза расцвела, уж близок смерти час.

Но сколь бы сладостно покоиться мне было,

Когда бы изредка, влекомы тайной силой,

Вы собирались там, где прах почиет мой,

И словно видели меня перед собой,

Когда б любовь мою воспели и печали

50 И детям обо мне однажды рассказали,

И, может быть, меня не знавшие они

Взгрустнули б: ведь мои уже промчались дни.

Пусть все, чем не успел я в жизни насладиться,

Наполнит вашу жизнь, что будет долго длиться,

И не коснется недр сжигающий недуг,[278]

Да не узнаете моих привычных мук;

Сердечной радости пусть не мрачат угрозы,

Чужие горести лишь исторгают слезы,

И словно до небес вас счастье вознесет,

60 Пусть будут услаждать амброзия и мед

Все дни, согретые взаимною любовью,

А в час, как смерть придет, склонится к изголовью

Подруга верная, вас обожжет слеза,

И милая сама закроет вам глаза.

ЭЛЕГИЯ VIII

Зачем меня корить томлением моим

И сердце побуждать к желаниям пустым?

Что хочешь ты, Абель? Мне мир и нега милы.

Лишить меня любви, лишить моей Камиллы,

Беспечной праздности, в тени, у лона вод,

Где греза чистая над берегом плывет?

Зачем ты бередишь, усилия утроив,

Воспоминания? Прославленных героев

Зачем выводишь ты опять передо мной?

10 Нет, эти замыслы смущают мой покой.

Пускай, пока Ахилл, обидами овеян,

Сидит в своем шатре, сгорает флот ахеян,

И пусть Колумбу вслед обманчивый магнит

За дальний горизонт на запад нас манит.

В былые времена, когда пермесской сени

Я шороху внимал, и каждый день весенний

Кипучей юности моей наполнен был

Всем, что надежда нам дарит, мечта и пыл,

Тогда, тщеславный и воинственный, бывало,

20 На лире я бряцал — и та к бойцам взывала;

Я прорицал судьбу, отпущенную нам

И землю покидал, и воспарял к богам.

Но жгучая Любовь мне крылья опалила.

В тиши Идалия[279] мне так покойно было!

Там, в полумраке рощ, где до утра звучат

Напевы дивные, среди любимых чад

Венера назвала меня своим поэтом.

Когда, потворствуя твоим, мой друг, советам,

Порою я сдаюсь и в общий хор людской,

30 Поющий подвиги, вливаю голос мой,

Он в звуках выспренних теряется, не в силах

Соперников своих осилить быстрокрылых,

И устает рука в истерзанных стихах

Мучительный напев нащупывать впотьмах.

Когда же, дань отдав погоням безнадежным,

Вернусь я к пустякам, как ты твердишь, ничтожным,

И начинаю петь любовь мою, взгляни:

Что рифмы нам искать? Ты слышишь — вот они!

Сама любовь — стихи! Они толпой теснятся,

40 Они в волнах ручья трепещут и искрятся,

Они берут у птиц певучесть их рулад,

И нежные цветы их в лепестках таят.

Как персик бархатный, моей любимой кожа,

А роза поутру с ее губами схожа,

И как бы ни бывал душист и сладок мед,

Но с медом губ ее в сравненье не идет.

Сама любовь — стихи! Приходят в беспорядке,

Как речь ее нежны, и, как дыханье, сладки,

И