надвинув на лоб бейсбольную кепку. Папарацци были повсюду. Ну вот вам и карт-бланш. Я попытался раствориться в толпе, беззаботно идти по улице с телохранителем. Пересекли площадь Сент-Джеймс и сели в полицейский автомобиль без опознавательных знаков. Как только мы отъехали, «мерседес» с тонированными стеклами выскочил на тротуар и ударил нашу машину, прямо обрушился на боковую пассажирскую дверь. Мы видели приближение этой машины, водитель не смотрел вперед, он был слишком занят, пытаясь сделать фотографии. На следующее утро в газетах должно было бы появиться сообщение о том, что принца Гарри едва не убил безумный папарацци. Вместо этого появилось сообщение, что принц Гарри встречается и, вероятно, целуется с девушкой с третьей страницы, и лихорадочный комментарий - о ужас, принц Гарри встречается... с падшей женщиной.

  Третий в очереди на престол...встречается вот с ней?

  Снобизм, классовые предрассудки - как отвратительно. Устаревшие приоритеты сбивали с толку.

  Но теперь я почувствовал себя веселым и свободным, решил сбежать. Снова.

  Промежуточный год, часть вторая.

  Через несколько дней я летел в Лесото.

  Даже круче: было решено, что я могу взять с собой друга.

  Когда-то я планировал полететь туда с Хеннерсом. Вместо него я теперь пригласил Джорджа.

  44.

  В Лесото было красиво. Но в то же время это было одно из самых мрачных мест в мире. Эпицентр мировой пандемии СПИДа, в 2004 году правительство объявило о медицинской катастрофе. Заболели десятки тысяч, срана превратилась в огромный детский дом. Повсюду можно было увидеть маленьких детей, бродивших с потерянным выражением на лице:

  - Где папа? Где мама?

  Мы с Джорджем взяли на себя обязательство помогать нескольким благотворительным организациям и школам. Мы оба были потрясены тем, каких прекрасных людей мы встречаем, были потрясены их стойкостью, милосердием и мужеством, их оптимизмом вопреки множеству страданий. Мы работали столь же усердно, как на его ферме, охотно и с удовольствием. Мы строили школы. Ремонтировали школы. Смешивали гравий, заливали цемент, делали всё необходимое.

  Движимый этим желанием принести пользу, в один прекрасный день я согласился выполнить задание, которое в иных обстоятельствах и представить себе не мог бы - я согласился дать интервью. Если я действительно хотел пролить свет на условия, царившие в этой стране, у меня не было выбора: я должен был сотрудничать с ужасной прессой.

  Но это было не просто сотрудничество. Это было моя первая беседа с журналистом.

  Мы встретились ранним утром на заросшем густой травой склоне. Он начал с вопроса: «Почему вы выбрали именно эту страну?».

  Я ответил, что дети Лесото в беде, а я люблю детей, понимаю их, так что, естественно, захотел помочь.

  Он решил на меня надавить:

  - Почему вы любите детей?

  Я не придумал ничего лучше, чем предположить:

  - Может быть, из-за моей невероятной незрелости?

  Я был боек на язык, репортер хихикнул и перешел к следующему вопросу. От темы детей мы перешли к теме моего детства, а это были ворота к единственной теме, которую он или кто-либо другой на самом деле хотел со мной обсудить.

  - Вы думаете...о ней...много, что-то вроде того?

  Я опустил глаза и выдал набор несвязных слов:

  - К сожалению, это было давно, эмм, давно не для меня, а для большинства людей, много времени прошло со дня ее смерти, но материалы выходят плохие, все эти материалы, которые выходят, все эти записи...

  Я имел в виду записи, которые моя мать сделала незадолго до смерти, якобы исповедальные, их слили журналистам одновременно с публикацией мемуаров дворецкого. Через семь лет после того, как маме пришлось скрыться от преследований, ее по-прежнему преследовали и о ней клеветали - в этом просто не было никакого смысла. В 1997 году нацию охватил стыд, это был период коллективной скорби и рефлексии для всех британцев. Все согласились, что пресса - сборище чудовищ, но потребители тоже признали свою вину. Большинство говорило, что всем нам надо стать лучше. Теперь, много лет спустя, всё было забыто. История повторялась каждый день, и я сказал журналисту, что это - «стыд».

  Не эпохальное заявление. Но до этого я и Уилл не говорили о маме с представителями прессы. Меня поразило то, что я заговорил о ней первый. Уилл всегда во всем был первый, и мне было интересно, какое это произведет впечатление на него, на мир, но особенно - на папу. (Потом Марко сказал, что впечатление было не очень. Папа разозлился из-за того, что я коснулся этой темы: он не хотел, чтобы его сыновья говорили о маме, боясь, что это вызовет шумиху, отвлечет внимание от его работы и, возможно, выставит в невыгодном свете Камиллу).

  Наконец, напустив фальшивую браваду, я пожал плечами и сказал журналисту:

  - Плохие новости продаются. Всё просто.

  Раз уж речь зашла о плохих новостях...журналист упомянул о недавнем связанном со мной скандале.

  Конечно, девушка с третьей страницы.

  Он сказал, что «читатели интересуются», извлек ли я урок из пребывания в реабилитационной клинике. Действительно ли я «обратился в новую веру?». Не помню, так ли он сказал, но так напечатали как минимум в одной газете.

  Нужно ли Гарри обращаться в новую веру?

  Гарри-Еретику?

  Я разозлился, глаза мои заволокло красным туманом, я с трудом мог рассмотреть журналиста. Как можно вообще о таком говорить? Я выпалил что-то о ненормальности, так что репортер рот открыл от удивления. Ну вот. Он получил свой заголовок. Свою жареную новость. Не полезли ли у него глаза на затылок?

  То есть, я - наркоман?

  Я объяснил, что считаю нормой. Моя жизнь ненормальна, потому что она не может быть нормальной. Даже отец напоминает мне, что, к сожалению, мы с Уиллом не можем быть нормальными. Я сказал журналисту, что только Уилл может понять, что значит жить в этом абсурдном аквариуме, в котором нормальные события считаются ненормальными, а ненормальные принимают, как нормальную повседневность.

  Вот что я пытался сказать, начал говорить, но тут посмотрел вниз с холма. Нищета, болезнь, сироты - смерть. По сравнению с этим всё - сор. В Лесото было неважно, через что ты прошел - тебя все равно будут сравнивать с другими. Мне вдруг стало стыдно, я спросил себя, хватит ли журналисту ума тоже испытать стыд. Станет ли ему стыдно из-за того, что мы сидим на холме в юдоли страданий и говорим о девушках с третьей страницы? Ну же.

  После интервью я нашел Джорджа, и мы выпили пива. Много пива. Галлоны пива.

  Думаю, в тот вечер я выкурил целую хозяйственную сумку травы.