Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В вечер премьеры отец сидел в центре зала забитого под завязку театра и был счастливейшим человеком на свете. Сбылась его мечта - сын играл в пьесе Шекспира, для него это было действительно очень важно. Он хохотал, улюлюкал, аплодировал. Но почему-то - в неподходящие моменты. У отца как-то странно сбился таймер. Он молчал, когда все смеялись. Смеялся, когда все вокруг молчали. Это было не просто очень заметно - это ужасно отвлекало. Зрители думали, что папа - подсадной, что это - часть представления. «Кто это там такой, смеется, когда совсем не смешно? О, это принц Уэльский?».
Потом, за кулисами, папа засыпал меня комплиментами:
- Ты играл прекрасно, мальчик мой.
Но я не мог скрыть раздражение.
- В чем дело, мой мальчик?
- Папа, ты всё время смеялся не там, где надо!
Папа был озадачен. Я тоже. Как он может не понимать, о чем речь?
Постепенно всё разъяснилось. Однажды он сказал мне, что в моем возрасте играл в школьном спектакле по пьесе Шекспира, а дедушка пришел на спектакль и начал вести себя точно так же - смеяться в неподходящий момент. Устроил настоящее представление. Не копировал ли папа поведение своего отца? Потому что не знал, как иначе может вести себя отец? Или это было что-то из глубин подсознания, проявился какой-то рецессивный ген? Не обречено ли каждое следующее поколение неосознанно повторять грехи предыдущих? Мне хотелось об этом знать, и я мог бы спросить, но в разговоре с папой и с дедушкой нельзя было касаться таких тем. Так что я выбросил это из головы и попытался сосредоточиться на хорошем.
Я сказал себе, что папа - здесь, и он мною гордится, а это - уже немало.
Это больше, чем есть у многих детей.
Я поблагодарил его за то, что он пришел, и поцеловал в обе щеки.
Как говорит Конрад: «Разве можно не извлечь пользу из своего недовольства?».
40.
Я окончил курс обучения в Итоне в июне 2003 года благодаря множеству часов усердной работы и дополнительным урокам, о которых договорился для меня папа. Большое достижение для человека столь не склонного к учебе, ограниченного и рассеянного, и хотя я не гордился собой, потому что не представлял, как это, процесс постоянной внутренней самокритики всё же поставил на паузу.
А потом меня обвинили в списывании.
Преподаватель искусствоведения принес доказательства списывания, которые в итоге оказались не доказательствами. Они оказались просто ничем, и меня оправдала экзаменационная комиссия. Но вред был нанесен. Обвинение прилипло.
Я был просто раздавлен, мне хотелось опубликовать заявление, собрать пресс-коференцию, сказать миру: «Я сам выполнил работу! Я не списывал!».
Дворец мне запретил. В этом случае, как и в большинстве остальных, Дворец придерживался семейного принципа «Никогда не жалуйся, ничего не объясняй». Особенно, если жалуется восемнадцатилетний парень.
Так что мне запретили что-либо говорить и предпринимать, а газеты каждый день называли меня обманщиком и тупицей. (Из-за арт-проекта! Как можно «списать» при создании арт-проекта?). Тогда мне официально и присвоили этот ужасный титул «Принц Болван». Так же, как мне дали роль Конрада, не посоветовавшись со мной и не получив мое согласие, теперь мне дали эту роль. Разница в том, что «Много шума из ничего» мы играли три дня, а эту роль я получил на всю жизнь.
- Принц Гарри? А, ну да, умом не блещет.
- Да, вот что я про него читал - он не может сдать обычный тест, не списывая!
Я поговорил об этом с папой. Я был почти в отчаянии.
Он сказал то же, что всегда:
- Мальчик мой, не читай всё это.
Он никогда не читал. Читал что угодно - от пьес Шекспира до информационных бюллетеней об изменении климата, но только не новости. (Иногда смотрел ВВС, но заканчивалось всё тем, что он швырял пульт управления в телевизор). Проблема заключалась в том, что все остальные это читали. Члены моей семьи утверждали, что не читают, как папа, но даже если они говорили это мне в лицо, вокруг них всё равно увивались ливрейные лакеи, поднося полный комплект британских газет на серебряных подносах, сервированный столь же аккуратно, как булочки и мармелад.
41.
Ферма называлась «Тулумбилла». Принадлежала она чете по фамилии Хилл.
Ноэлю и Эмми. Это были мамины друзья. (Энни была маминой соседкой по квартире, когда она начала встречаться с папой). Марко помог мне их разыскать, и как-то убедил их разрешить мне поработать у них бесплатно летом на ферме.
У Хиллов было трое детей - Никки, Ойсти и Джордж. Старший, Джордж, был моим ровесником, хотя выглядел намного старше, вероятно, из-за долгих лет тяжелой работы под палящим солнцем Австралии. По прибытии я узнал, что Джордж будет моим наставником, моим боссом - то есть, в некотором смысле, директором школы. Хотя Тулумбилла вовсе не была похожа на Итон.
На самом деле, она не была похожа ни на одно из мест, в которых я бывал.
Там, где я жил, росло много зелени. Ферма Хиллов являла собой апофеоз коричневого цвета. Там, где я жил, каждое движение контролировали, записывали в журнал и подвергали осуждению. Ферма Хиллов была такая огромная и уединенная, что большую часть дня меня не видел никто, кроме Джорджа. И кенгуру.
И главное - там, где я жил, климат был умеренный, дождливый и прохладный. А на ферме Хиллов было жарко.
Я был вовсе не уверен, что выдержу такого рода жару. Климат малонаселенных районов Австралии был мне непонятен, и мой организм, кажется, его не переносил. Как папа, я падал духом при одном лишь напоминании о жаре, а как прикажете мне справиться с духовкой в домне в ядерном реакторе на действующем вулкане?
Неподходящее место для меня, но еще хуже - для моих телохранителей. Ну и не повезло этим беднягам - досталась им работенка. Кроме того, жилье у них было более чем спартанское - хибара на краю территории фермы. Я их редко видел, но часто представлял, что они там делают - сидят в шортах возле шумного вентилятора и сердито шлифуют