Хиллы позволили мне спать на кушетке в главном доме - хорошеньком маленьком бунгало, где стены обиты вагонкой, деревянные ступени ведут на широкую террасу, парадная дверь игриво повизгивает, когда ее открываешь, и с грохотом захлопывается. На двери висит плотная ширма от москитов размером с птицу. В день приезда, за обедом, я слышал только ритмические хлопки - эти кровососы бились о материю ширмы.

  Вообще там мало что можно было услышать. Все мы чувствовали себя немного неловко, пытаясь делать вид, что я - простой работник, а не принц, пытаясь делать вид, что мы не думаем о маме, которая любила Энни и которую Энни тоже любила. Было видно, что Энни хочет поговорить о маме, но, как и с Уиллом, я не мог с ней об этом говорить. Так что я поглощал еду, нахваливал и просил добавку, а мозг искал утешительные темы для разговора. Но не придумал ни одну. Жара уже ухудшила мои умственные способности.

  В первые дни пребывания на австралийской ферме я, засыпая, представлял себе Марко и встревоженно спрашивал у него: «Дружище, действительно ли мы тщательно всё обдумали?».

  42.

  Лекарством от всех проблем, как всегда, стала работа. Усердный бесконечный труд до седьмого пота - Хиллы могли мне его предложить, работы здесь было много, но мне ее всё было мало. Чем усерднее я трудился, тем меньше замечал жару, и тем легче было говорить - или молчать - за обеденным столом.

  Но это была не просто работа. Конечно, работнику на ферме нужна выносливость, но еще и некий артистизм. Нужно перешептываться с животными. Нужно уметь читать облака и землю.

  Кроме того, нужно отлично уметь ездить на лошади. Я приехал в Австралию, думая, что разбираюсь в лошадях, но Хиллы были настоящими гуннами, они просто родились в седле. Ноэль был сыном профессионального игрока в поло. (Когда-то он был папиным тренером). Энни могла щелкнуть лошадь по носу и рассказать, о чем это животное думает. А Джордж взбирался в седло более ловко, чем многие - на свою кровать.

  Обычно рабочий день начинался посреди ночи. За несколько часов до рассвета мы с Хиллом ковыляли на улицу и пытались выполнить как можно больше дел, пока не взошло солнце. При первых утренних лучах мы садились на коней и галопом неслись в отдаленные уголки фермы Хиллов площадью сорок акров (в два раза больше Балморала) и начинали объезжать пастбища. Перегоняли стада с одного пастбища на другое. Кроме того, мы искали отбившихся от стада коров, где-то блуждавших всю ночь, и пригоняли их обратно в стадо. Или грузили их на прицеп и везли на другое пастбище. Часто я не понимал, зачем мы перевозим тех или иных коров, но у моей работы был результат:

  Коровам нужно личное пространство. Я их чувствовал.

  Когда мы с Джорджем находили группу отбившихся от стада маленьких парнокопытных повстанцев-заговорщиков, это становилось настоящей проблемой. Было необходимо заставить их держаться вместе. Если они разбредутся, нам совсем несдобровать. Несколько часов уйдет на то, чтобы их собрать, и весь день пойдет насмарку. Джордж сказал, если одна из коров побежит в подлесок, я должен скакать за ней во весь опор. То и дело вас норовила выбить из седла низко свисающая ветка, она могла даже нокаутировать. Придя в чувство, проверяешь сломанные кости и внутренние кровотечения, а твоя лошадь мрачно стоит над тобой.

  Фокус заключался в том, чтобы не затягивать погоню слишком надолго. Длинные погони истощали корову, уменьшали количество жира в ее теле и уменьшали ее рыночную стоимость. Жир - это деньги, а с австралийским скотом у вас просто нет права на ошибку, у него изначально очень мало жира. Мало воды, мало травы, и то немногое, что было, съедали кенгуру, к которым Джордж и его семья относились так же, как другие люди относятся к крысам.

  Меня всегда коробило и смешило то, как Джордж разговаривал с отбившимися от стада коровами. Он произносил пылкие речи, ругал их, проклинал - особенно ему нравилось одно проклятие, которое многие люди вообще никогда в жизни не произносят. Джордж и пяти минут не мог без него обойтись. Большинство людей нярыют под стол, услышав это слово, а для Джорджа это был просто лингвистический швейцарский армейский нож с неограниченным количеством способов применения. (А благодаря австралийскому акценту это слово звучало почти очаровательно).

  Это было одно из дюжины слов, составлявших словарный запас Джорджа. Например, «жир» значил откормленную корову, готовую для забоя. «Мясной бычок» значил молодого бычка, которого надо было кастрировать, но это еще не было сделано. «Отъемыш» - теленок, недавно отнятый у коровы. «Кур» - перекур. «Пища» - еда. В конце 2003 года большую часть года я проводил в седле, наблюдая за отъемышем во время кура и мечтая о пище.

  Собирать коров было иногда тяжело, иногда - скучно, но иногда это оказывалось неожиданно эмоциональным занятием. С молодыми самками было проще, они шли туда, куда их подгоняли, а вот с молодыми самцами далеко не уедешь, где сядешь, там и слезешь, а больше всего им не нравилось, когда их отнимали у матери. Они плакали, стенали, иногда - нападали на людей. Бешено размахивая рогами, они могли сломать конечность или разорвать артерию. Но я не боялся. Напротив, я... им сочувствовал. И молодые самцы, кажется, это понимали.

  Единственная работа, которую я не согласился бы выполнить, единственная тяжелая работа, от которой я отказывался - это кастрация. Всякий раз, когда Джордж приносил этот длинный сияющий нож, я махал рукой:

  - Нет, дружище, я это делать не могу. Поступай, как считаешь нужным.

  Вечером я принимал обжигающий душ, съедал гигантский ужин, потом мы с Джорджем сидели на террасе, делая самокрутки и попивая холодное пиво. Иногда мы слушали его маленький CD-плеер, из-за которого я вспоминал папин беспроводной. Или Хеннерса. Они с другом поехали одолжить другой CD-плеер... Часто мы просто сидели и смотрели вдаль. Земля была плоская, как столешница, за несколько часов до начала грозы было видно, что собираются тучи, первые паукообразные молнии вдали хлестали землю. Потом молнии приближались и становились толще, ветер носился по дому, ероша занавески. Потом комнаты наполнялись трепещущим белым светом. Из-за первых ударов грома дрожала мебель. И вот, наконец, потоп. Джордж вздыхал. Его родители вздыхали. Дождь - это трава, дождь - это жир. Дождь - это деньги.

  Если не было дождя, тоже была благодать, потому что после бури ясное небо было усыпано звездами. Я показывал