Он замолчал, его рука, помешивающая угольки, дрогнула.Гульча спросила осторожно:

— Но маги... они такие важные! Довольные.

— Старший из рабов, который гуляет с плетью над другимирабами, разве не важен? Но даже раб счастливее мага, он может показать кукиш вкармане, а маг — нет. Сила мага в искренности. Он должен стать рабом в душесвоей.

Она искоса смотрела на гордый профиль:

— Люди с совестью добровольно отказались от мощи?Значит, Зло стало сильнее.

Его зубы блеснули в красном свете костра:

— Зло вообще сильнее! Оно примитивнее, проще. Ломатьлегче, чем строить, верно? Но с каждым поколением Добро, как ни удивительно,становится крепче. Разрушенное восстанавливается, города отстраиваются ещекраше, вырубленные сады цветут снова...

Она содрогнулась: яблоньку нужно посадить, поливать,ухаживать, беречь от морозов, червей и зайцев, но потом кто-то лишь взмахнетсекирой... И снова нужно выкорчевывать корень, посадить молодой росток,поливать, закрывать от диких зверей и диких людей, растить из года в год... Нона все усилия достаточно одного удара топора.

— Не понимаю, — призналась она искренне. —Зло сильнее, но Добро потихоньку берет верх?

— Думаю, магия идет не от сути богов, а только отЧернобога. Только он всеми силами добивается власти над миром сущим: от муравьядо богов. А Род, наш прабог, любит человека, потому влил в его жилы каплю своейогненной крови. Это не дало мощи, лишь прибавило гордости.

— Что хорошего в гордости?

Олег ответил честно:

— Пока одни неприятности, согласен. Но без нее я быуже... почему-то не смог. Гордость говорит, что лучше быть древоделом, чемволхвом. Древодел — хозяин своего дела. Наперед знает, как вытесать коромысло,как срубить хату. И никто из богов не помогает ему, когда он берет топор ирубит деревья. Он сам творец. Но самое важное — может своему ремеслу научитьлюбого.

Она передернула плечиками, возразила:

— Я, например, не могу — у меня руки тонкие.

— Врешь, можно научить даже тебя. Дом не срубишь,конечно, но собачью будку... Я ныне тот же древодел. Ведун, а не маг. Ведун самведает, что и почему происходит, и даже — как. У мага сила неизмеримо выше, ноэто сейчас, сегодня, в эти века. Поколения людей меняются, семена гордости прорастаютчаще. Искра Рода разгорается! Когда-то магов не останется на земле — туда им идорога! — будут одни ведуны. За эти дерзкие речи меня отлучили...

Она не ответила — давно посапывала, привалившись к егоплечу. Олег осторожно уложил ее и укрыл заботливо шкурой.

Рано утром, едва выехали из леса, Олег насторожился, взял вруки лук. Гульча притихла, наконец издали донесся негромкий голос. К нимприближался человек и весело орал похабную песню. Олег перебросил лук за спину,пустил коня галопом.

Невзрачный мужик брел неторопливо по опушке леса. За плечамиболталась объемистая корзинка. Сквозь редкую плетенку просвечивали масленыебока грибов. Мужик был в драных лыковых лаптях, худой, с голодными глазами, нона веревочном поясе висел длинный поясной нож.Человек обернулся, в испугеуставился на приближающихся всадников. Его рука дернулась к ножу. Олег сказалмирно:

— Мы не враги. Только странники. Есть тут поблизостихорошая дорога на север?

Мужик смерил их подозрительным взглядом, но Олег смотрелдоброжелательно, девушка была сама покорность, и он убрал ладонь с рукояткиножа, ответил медленно:

— На север?.. Это где ж?.. А, куда птахи прут весной...Не-а, не ведаю. Мы, тутошние, дальше соседней веси дороги не знаем.

— А какая весь лежит в северной стороне?

Человек задумался, поскреб затылок, долго морщил лоб,наконец просиял:

— Да наша ж!.. Я там живу. Отсель прямо на север, хотянам без разницы, где север, где исчо шо...

Олег заглянул в корзинку за плечами мужика, присвистнул:

— Ого!.. Грибные места. Семья большая?

— Какое там, — отмахнулся мужик. — Меня так изовут — Горюн. Семью вырезали проклятые рашкинцы. Набег был. До набега тожесемья была, так сгорели вместе с домом, когда тюринцы напали... Так и пошло:Горюн да Горюн. Уж не упомню, как звали раньше, а родителей не спросишь —сгинули, когда дрались за этот лес с колупаевцами...

— Горюн, — предложил Олег, — выведи нас надорогу, а я тебе дам серебряную монету. Небось, во всем селе ни одной нету?

— У нас не село, а весь, — оскорбилсяГорюн. — В селе князья селят своих смердов, а мы пока што вольные. Ещедеревней бы обозвал!.. Ладно, идите за мной.

Он пошел прямо через поле, оставив лес за спиной. Олегпустил коня следом, но ехать было неудобно за неспешно бредущим человеком. Ктому же часто виднелись опасные для конских ног норы хомяков и сусликов, и Олегспрыгнул, пошел рядом с Горюном, держа повод в руке. Гульча некоторое времяехала сзади, но любопытство победило — слышала только урывки разговора, и тожеслезла, пошла от Горюна слева.

Деревья стояли отдельными кучками, лес редел, впередивиднелись бескрайняя степь и синее небо. Гульча споткнулась, пробурчала под носзаклятие на своем наречии, но вдруг тонко вскрикнула. Олег мгновенно бросилладонь на рукоять меча. Горюн выхватил откуда-то из-под одежды нож.

Прямо из земли торчали костлявые пальцы: белые, выбеленныедождями и солнцем кости — схватили, казалось, Гульчу за лодыжку. В двух шагахлежал наполовину вросший в землю человеческий череп. В пустых глазницах синелимилые волошки, по лепесткам карабкался перепачканный пыльцой шмель. Еще дальшебелела куча человеческих костей, похожая на развалившуюся поленницу.

— Дальше наши земли, — пояснил Горюн, — мыподгорники.

Олег кивнул на кости:

— Подгорники или рашкинцы?

— Теперя рази отличишь? Кости у всех одинаковые.

Лес остался за спинами. Гульча отпрыгивала от тянущихся кней рук мертвецов, но в последний момент замечала под ногами другиечеловеческие кости, с хрустом давила черепа — рассыпались на осколки, как битаяпосуда, трещали тонкие косточки. Она уже побелела, шла с закушенной губой,смотрела прямо перед собой, часто вздрагивала.

Поле впереди было словно покрыто тающим снегом, сквозькоторый прорастала весенняя трава. Бескрайнее поле было покрыто человеческимикостями!.. Одежда истлела, оружие унесли победители, и дожди и лесные зверипостепенно выгладили кости до нехорошего блеска.

— Почему не хоронят? — поинтересовался Олег. Он неощутил в своем голосе никаких чувств, смертей вокруг оказалось слишком много,боль притупилась.

— Сразу после боя... Некому. Кто уцелел, еле доползаетобратно, потом... забывается. Когда ярится бой, небо черно от воронья. Из чужихкраев, мерзота, прилетают! Жиреют на наших бедах так, что летать не могут, аведь клюют только глаза. Да-да, одними глазами несметные стаи кормятся!