решимостью уставилась во тьму. День пробуждался, поднялся ветерок, и тяжелая дверь внизу, всегда надежно запертая, скрипнула, а потом медленно, с протяжным стоном отворилась. Тяжело ударилась о камень, заставив меня подпрыгнуть и отскочить, схватившись за сердце.

Так. Лабиринт открыт. Значит, Тесей справился, однако его нигде не видно, как и Ариадны с тринадцатью афинянами, но не могли же они раствориться в воздухе. Я соображала быстро. Побегу вокруг дворца, к парадному входу, он выходит на море с другой стороны. Если кто спросит, а это вряд ли, скажу, что ходила на берег встречать рассвет. Довольная своим замыслом, я скользнула в рассветный сумрак.

Думала, будет тихо, но, завернув за угол, к пышной входной колоннаде кносского дворца, услышала над его стенами громкие крики. Крики эти множились, отражаясь друг от друга, все часовые по цепочке вздрогнули, зашевелились. У меня пересохло во рту. Неужели корабль Тесея не успел скрыться и его заметили? Может, прямо сейчас меня ищут там, на берегу? Сердце мучительно перевернулось: и зачем я ушла, не дождавшись? Как теперь быть?

Но взглянув на ближайшего ко мне часового, я поняла, что смотрит он в небо, а вовсе не на море. Что они там увидели? Подкравшись поближе и приложив руку к могучей колонне, я осмотрела с высоты пустую ширь моря. Ничего. Потом подняла голову к небу, куда часовой смотрел. И вдруг прямо надо мной со свистом пронеслась птица – я таких больших еще не видела. Другая, поменьше, летела рядом, и обе неловко взмахивали огромными белыми крыльями. Я недоуменно прищурилась. Не бывает таких неуклюжих, нескладных птиц – мне, во всяком случае, не попадались. И тут на моих глазах птица побольше вдруг превратилась в нечто узнаваемое, хотя и совершенно невообразимое.

В крылатого человека. Летевшего сквозь мглисто-серые рассветные небеса навстречу восходящему солнцу.

– Это Дедал! – крикнул стражник, так близко, что я вздрогнула. – Дедал с сыном!

Я рот разинула. И стражники вокруг тоже. Им надо было что-то делать, пуститься в погоню, но как преследовать человека в облаках, я не представляла. И нам оставалось лишь восхищенно глазеть на это диво. Летели они неумело, и все-таки зрелище было поразительное. Похоже, великому мастеру удалось изготовить крылья для себя и маленького сына, прелестного Икара, который все время застенчиво улыбался мне при встрече из-под густых кудрей и охотно слушался меня, когда мы вместе играли. Я сочувствовала ему: мы оба взрослели рядом с голодным чудовищем, но Икар не имел привилегии царевны – сомнительной, но все же привилегии – однажды покинуть этот проклятый остров, пусть даже под руку с мужем, которого выберет мне отец.

Я помотала головой, силясь прояснить усталый разум. Дедал с Икаром были пленниками – может и в золотых цепях, а все же в цепях. Этого гения с острой мыслью Минос никогда бы не выпустил из когтей, и Дедал, опасаясь, конечно, подвергнуть опасности маленького сына, не смел предпринимать дерзких попыток побега – до той поры, пока его изобретательный ум не выдумает вот такого надежного способа. Ведь как ни скакали часовые Миноса, а поймать беглецов не могли, и те поднимались все выше, несомые вихрями.

Я наблюдала за ними с улыбкой, продолжая, правда, лихорадочно соображать, что могло случиться с остальными участниками нашего великого замысла. Отец и сын вырвались на свободу после стольких лет в неволе, и это было просто восхитительно. Даже отсюда я видела, что Дедал с Икаром ликуют, хоть они, ко всеобщей досаде, уже превратились в пятнышки на небосводе. Маленькая птица взлетала все выше – легкое тельце Икара беспечно кружило в воздушных потоках, уносивших его прочь от Крита. Дедал вел себя осторожней и оставался внизу, однако, задрав голову, делал сыну знаки рукой, отчего терял равновесие, резко снижался, заваливаясь на бок, но потом снова взлетал.

А Икар ничего не замечал. Взглянув на восходящее солнце, мальчик издал громкий восторженный вопль, и голосок его эхом разнесся над волнами. Икар летел за золотой колесницей Гелиоса, по головокружительной дуге все выше в небеса. Он смеялся и визжал так радостно, что не слышал летевшего внизу отца, чьи предостерегающие крики превратились уже в отчаянные мольбы. Мягкие белые перья посыпались с крыльев Икара – одно, два, а потом и целый шквал, будто необъяснимый снегопад разразился посреди лета.

В последний раз мальчик взмыл вверх, описал большую дугу и вдруг камнем рухнул из поднебесья в холодное море, а позади вереницей кружили отлетевшие перья. Волны мигом сомкнулись над его головой, и Икар сгинул.

Я ахнула. А увидев, как покачнулся Дедал, уж подумала, не пойдет ли и он на дно. В смятении кружил отец над ненасытным морем, забравшим сына, а потом запутался в огромных белых крыльях, но тут же расправил их вновь, и ветер понес его прочь. Мгновение – и он исчез в небесной бездне.

Ошарашенные стражники стали приходить в себя. Поднялась большая суматоха, ведь надо было поскорее известить Миноса, но все тряслись от страха: доложишь первым – гнев на тебя обрушится, сразу не предупредишь – накажут за промедление. Меня никто и не заметил, хоть я стояла рядом, потрясенная. Море не вынесло Икара на поверхность, и сердце мое разрывалось при виде пустынной водной глади. Только что он ликовал, полный жизни, и вдруг его не стало. Я ничего не могла понять.

Цель достигнута – Минотавра больше нет, и даже Дедалу удалось бежать с Крита. Так почему я до сих пор на этом скалистом берегу, растеряна и сбита с толку не меньше перепуганных стражников? Ничего другого не оставалось, как последовать за ними во дворец и узнать, не видел ли кто Ариадну, Тесея и прочих афинян, а уж тогда напрячь усталую голову и что-нибудь придумать.

В тронном зале я застала немыслимую картину. Моего холодного, невозмутимого, бесстрастного отца, чье суровое достоинство управляло всей моей жизнью, было не узнать. Схватившись за голову, он орал что-то бессвязное, как безумный. Ошеломленная, я наблюдала за ним от дверей, а он топал ногами по каменному полу, да так, что у сандалий уже ремешки порвались и подошвы треснули. Оглядевшись, я увидела неподалеку мать – волосы рассыпались по плечам, стоит, уставившись в одну точку, на роспись с дельфинами над троном. Голубые плитки поблескивали, и она, может, воображала себя таким дельфином, ныряющим в теплые воды где-то далеко от этого дворца и от деспота, который, выкрикивая невнятные проклятия, скакал вне себя от гнева перед объятыми ужасом придворными. Легкая улыбка на миг озарила ее лицо,