и руки ныли от усталости, а сердце сгорало от боли. Бесцельно поводила рукой по тому месту на простыне, где Тесей лежал прошлой ночью, когда я изведала счастье за гранью вообразимого. Завернулась в покрывала, завернулась покрепче, представив, что это руки Тесея. И так лежала, уставившись в пустую, неподвижную ночную тишь, пока не уснула.

Снилось мне, что вижу на горизонте корабль под черными парусами – вырастая, он приближается к острову. Я бегу на берег, распущенные волосы развеваются позади, сердце в груди мучительно скачет. И вот Тесей уже шагает по воде мне навстречу, я бросаюсь к нему, и оба мы мокрые от соленых брызг. Он заключает меня в объятия, окружает теплом, берет под защиту, сжимает все сильней и сильней. Волны вскипают, и я уже с трудом стою на ногах, но Тесей меня держит, и мы ныряем в прохладные зеленые воды. Необоримый океан затягивает нас, но я крепко ухватилась за Тесея и не тревожусь, что мы уносимся, вертясь, все дальше в глубину. Вода смыкается над моей головой, и я с трудом различаю хоть что-то в зеленоватой тьме, но Тесей не отпускает меня, и мне не нужен воздух или солнечный свет, я могу оставаться в холодной пучине сколько угодно, пока он обнимает меня. Но когда я крепче хватаюсь за него, руки мои смыкаются вокруг пустоты – ничего нет, кроме соленой воды, которая заполняет нос и рот, и я отчаянно кричу, пуская беззвучные пузыри под толщей могучего моря, и падаю в черную, как ночь, бездну, одна-одинешенька.

Я проснулась от криков, разрывавших гортань. Сквозь узкое окошко высоко над кроватью в пустую комнату вливался золотистый солнечный свет, но я дрожала, оставаясь во власти безбрежного холодного океана печали, который затопил меня, смыл всякую надежду.

Тесея нет. Тесея нет, его нет, нет.

Идти было некуда, но и в постели оставаться я больше не могла ни минуты. Беспокойная жажда действия охватила меня, я лихорадочно оделась – в то самое шелковое платье цвета бронзы, другого не было. Неподходящий наряд для узницы, или изгнанницы, или как меня теперь назвать – и не царевна, и не пособница, и не сообщница, и не жена.

Движения мои были судорожны, неуправляемы – деревянные пальцы не слушались, тело отказывалось повиноваться. Заслышав малейший шорох, я озиралась по сторонам, дергая головой, и не знала, радоваться или ужасаться, ведь коварный разум заставлял поверить, что звуки эти производит другая живая душа. Такие наваждения мучили меня еще много одиноких дней и ночей. Когда воображение особенно разыгрывалось, я слышала шаги на лестнице, и сердце сжималось от радости: Тесей вернулся! Потом леденело от страха – вдруг это разбойник, или пират, или какой-нибудь отчаянный моряк, выброшенный на берег, пришел за мной? А то и мстительный бог – я ведь так много преступлений совершила и заслуживаю наказания. Может, нашелся такой – смотрел-смотрел на мои слезливые страдания и пришел унять меня наконец, чтобы не плакала, не причитала, не посылала на крыльях ветра свои бесплодные молитвы и не мешала богам благодушно пировать в золотых чертогах.

Я лежала в яме ночи, объятая чернотой, простиравшейся до пределов вечности. Слышала, как стучат копыта, как вырывается воздух из бычьих ноздрей и, вцепившись в покрывала, отчаянно пыталась схорониться, задержать дыхание, но, когда под плотно сомкнутыми веками начинали уже вспыхивать звезды, выныривала на поверхность глотнуть воздуха, с ужасом думая, что же сейчас увижу.

Дни напролет я бродила бесцельно. Но только по знакомым местам – исследовать остров дальше не решалась. Ходила по скалам, по берегу, часами разглядывала ровный морской простор. Так и остававшийся пустым.

Я растягивала оставленные Тесеем припасы. Пустота грызла меня изнутри, но, видно, не от голода. Еда казалась безвкусной, тяжелым камнем ложилась на дно желудка. Мучила жажда, но пить я старалась крохотными глотками, и унять беспрерывный стук в висках не удавалось. Шелковое платье висело на мне, грязное, выцветшее, изорванное об острые выступы скал, среди которых я ходила каждый день без всякой цели от дома к берегу и обратно.

Конечно, я размышляла, и на удивление спокойно, а не покончить ли со всем поскорей. Тесей не оставил мне по-дружески ни ножа, ни клинка, чтобы я могла вонзить его в свою предательскую грудь и милосердно пресечь такую жизнь. Я могла бы броситься со скалы в жадные волны и даже, встав над пропастью, обдумывала это. Какой восторг, должно быть, – пронестись по воздуху, упасть в его невесомые объятия и на несколько восхитительных роковых мгновений почувствовать себя свободной. Вот только конец меня ужасал – падение в ледяную воду и беззвучный крик, разрывающий грудь, лишенную воздуха в соленых глубинах. Но я до сих пор цеплялась за обрывки надежды. Уповая вопреки всему, что Тесей сжалится надо мной, смягчится и, может, вернется и спасет меня.

Один из череды унылых дней я проводила во внутреннем дворике, безучастно наблюдая за солнцем, совершавшим свой путь от одного края неба к другому, и вот тогда-то увидела виноградную лозу, растущую прямо за домом. Увидела впервые и удивилась, как не заметила ее раньше. Толстые древесные стебли, изгибаясь, переплетались друг с другом, листва, образовавшая густой навес, покачивалась, трепетала на ветру. А в ней гнездились, поблескивая, пухлые, тяжелые гроздья лиловых виноградин.

Я просто лежала на камнях, убивая время. Сил ходить туда-сюда под жарким солнцем уже не было. Но при виде винограда в груди моей колыхнулась, встрепенулась надежда. Припасов в кухне осталось немного – корка черствого, каменного хлеба да, может, горсть оливок. А сколько воды? Мало, уж это точно. Я считала каждый глоток, с ужасом представляя, что будет, когда осушу бочонок до дна. Но виноград! Как сладко он полопается на языке, и вкусная мякоть соком оросит иссохшую пустыню рта… Я поднялась – радость и воодушевление подтолкнули меня – впервые с тех пор, как скрылись из виду черные паруса, хоть что-то обнадеживало. Но как я раньше не заметила эту лозу, не возникла ли она здесь прямо в таком виде и именно когда понадобилась мне? Я побежала к винограду, будто опасаясь, что он растворится в воздухе так же внезапно, как, кажется, и появился. Никакого стеснения не испытывала – к чему приличия, когда ты последний выживший на земле? Есть вдруг захотелось зверски. Я отрывала виноградины и набивала в рот, утоляя голод, какой и не помню когда испытывала.

Этот виноград стал для меня откровением: как же прекрасна бывает пища, если по-настоящему голоден! После сухих да соленых