Глава 12

Не знаю, сколько времени я просидела, вперив взгляд в морскую даль, будто могла силой мысли заставить корабль Тесея явиться вновь. Но в конце концов, совладав со своим телом, оцепеневшим от потрясения, поднялась. Я по-прежнему, с упорством, засевшим в самой глубине нутра, надеялась найти некое послание, которое заверило бы, что покинули меня не навсегда, все объяснило бы, и опровергло, и посулило благополучный исход.

И нашла кое-что, но от этой находки горячка потухла сразу, будто меня окатили ледяной водой. Я ахнула, весь воздух, кажется, выпустив из груди, когда встала на колени у кострища, которое оставили спутники Тесея, и увидела обложенные камнями аккуратные свертки. Солонина. Завернутый в листья сыр. Бочонок воды и немного вина – того самого, что мы с Тесеем вчера пили. Оливки. Хлеб. Припасов дней на пять или шесть.

Я помогла Тесею выйти из Лабиринта, спасла четырнадцать афинян и обрекла на смерть собственного брата, а взамен мне отпущена какая-нибудь неделя жизни в изгнании, в плену необитаемого острова.

Меня будто ударили, из саднящего горла вырвался жалобный вой. В голове грохотало, но мне послышался как будто и другой, давно знакомый звук – топот копыт по камням, а потом я оказалась в зияющей, головокружительной воронке бесчисленных извилистых ходов, которая засасывала меня в свои зловонные глубины. Не знаю, ослепительный жар солнца был тому причиной или неутоленные с тех самых пор, как я проснулась в одиночестве, голод и жажда, но щека моя вдруг ощутила жесткий песок, а потом меня поглотил наползающий мрак, унесло в пустоту спасительное забытье.

Очнулась я, уже когда спустился вечер. Я села, и песок оцарапал лицо, посыпался из волос, налипший прежде на мокрые от слез завитки. Ощутив свирепую жажду, я схватила оставленный афинянами бочонок, плеснула воды в нашедшуюся тут же глиняную чашу, стала пить большими, долгими глотками. Но вдруг остановилась. Вода, пусть и теплая, безвкусная, бальзамом лилась в пересохшее горло, и я бы пила и пила, но нельзя. Неизвестно, насколько придется растянуть этот единственный бочонок. Облегчение, подаренное водой, тут же растворилось в отчаянии. От лихорадочной безысходности этого дня все во мне будто вымерло, осталась лишь безжизненная, ноющая пустота, и кости налились свинцом, и кровь, загустевшая, как смола, лилась по венам еле-еле. Ну выпью я сейчас все до последней капли, и что изменится? Или пролью на песок – пусть пропадает? Все равно вода скоро закончится, и тогда мне останется лишь умереть от жажды. Если только…

Я обежала взглядом просторный берег. Тесей сказал, что диких зверей на острове не нашлось. Но кто знает, можно ли верить хоть одному его слову?

Я поплотней завернулась в простыню. Так какой у меня выбор? Погибнуть от жажды? Быть растерзанной голодными зверями? Я зажала рот, чтобы не расплакаться. И вдруг почувствовала себя такой беззащитной, что по телу озноб пополз от ужаса. А как же флот Миноса? Наверняка он уже снарядил корабли, они вышли в море и разыскивают нас. Я знаю, что он сделал со Скиллой, предавшей своего отца, а какое наказание Минос уготовил для собственной изменницы-дочери?

Я поднялась с трудом, едва не упала – онемевшие ноги запутались в испачканной золотой ткани. Собрала еду, которую мне оставили. Я не знала, голодный медведь страшней, или хищный волк, выбегающий из леса, или критские корабли под багровыми парусами, возникающие на горизонте. Обратно направилась тем же путем, которым, как мне казалось, пришла сюда, а бочонок с водой покачивался в руке, и тяжесть его меня приободряла. Вчера мы с Тесеем поднимались не слишком крутой тропой, но вряд ли я бы ее вспомнила, а значит, оставалось лишь взбираться по головокружительному склону, с которого кое-как удалось съехать утром.

Я несла с собой еду и питье да к тому же придерживала рваную шелковую простыню, заменившую мне платье. Срамиться здесь было некого, но подумав, не сбросить ли ее, я поежилась. Остров, еще вчера казавшийся таким приветливым и милым, сегодня враждебно ощетинился сотней скрытых угроз. Опять я проглотила слезы. Если дам им волю, то уже не остановлюсь. Истаю, как Эхо, так плакавшая по тщеславному, холодному Нарциссу, что остался от нее лишь слабый голосок – носится теперь в воздухе. Поэтичная смерть. Безболезненная. На этом острове меня ждет совсем другая.

Я карабкалась по крутой каменистой тропе, и дыхание учащалось. Страхи переполняли меня, и я уже с трудом различала, что впереди, так занят был мой разум, воображая всевозможные ужасы. Мне виделась размазанная по критским пескам плоть и кровь Минотавра, и жадно выпитая вода неприятно плескалась в животе, и кислый привкус желчи поднимался изнутри. Я приложила ладонь к взмокшему лбу, подышала, прикрыв глаза, глубоко и прерывисто. И приказала себе: иди, Ариадна. А подняв голову, едва не рассмеялась от облегчения, потому что наверху, совсем недалеко, увидела домик.

Укрывшись наконец во внутреннем дворе, я благодарно сбросила ношу – бочонок с водой и другие припасы в тенистом уголке. На остров уже спустилась ночь, лишь над самым горизонтом светилась еще янтарная полоска. Я оглядела темное море. Кораблей Миноса не видно, и то хорошо.

Если вдруг Минос узнает, что Тесей возвратился в Афины без меня, станет он, интересно, разыскивать старшую дочь? Это я помогла афинянам – здесь у отца сомнений не возникнет. Мое исчезновение – прямое доказательство соучастия. Но услышав, что Тесей прибыл в Афины единоличным триумфатором, не разделив блестящей славы с невестой, догадается ли Минос, какая судьба меня постигла?

А если он узнает правду – что благородный герой, ради которого я предала отчизну, меня бросил, – узнает даже, что я осталась одна не где-нибудь, а на Наксосе, пошлет ли за дочерью корабль, будет ли так расточителен? Да разве сможет отец придумать для меня пытку хуже изгнания, хуже полного одиночества? Сердце екнуло. Безразличие Миноса будет мне наказанием. Зачем преследовать меня по морям, можно ведь просто бросить здесь, и я, зачахнув в одиночестве, останусь неоплаканной, непогребенной. А если никто не совершит надо мной погребальный обряд, значит, нет мне хода в сумрачное царство Аида. Если – верней, после того как – я умру на этом острове, здесь мой одинокий дух и будет скрываться вечно. Миносу меня возвращать ни к чему.

Двигаясь безотчетно, я повернулась, прошла в дом. Ни звука. Смятая постель, какой я и оставила ее сегодня утром. Я сбросила с себя грязный, изорванный шелк. Забралась в мягкую кровать – ноги