Немецкая демократия находилась в плачевном состоянии: она была вынуждена использовать разрозненные и ненадежные подразделения и торговаться, чтобы арендовать даже эту помощь. Наемники, нанятые Германией, имели сомнительное идеологическое происхождение. Огромное количество оружия оказалось в руках «худших элементов» населения.

Главным преимуществом правительства было то, что левые группы, состоявшие из солдат, а не из офицеров, были нескоординированы. Natürlich[66], мог бы сказать немец, вот что происходит с армией без офицеров. Тем временем на другой стороне политического спектра члены старого офицерского корпуса собрались во фрайкор, якобы для защиты демократии от левых. Но, как слышал Белл, ходили слухи, что офицеры «планируют использовать этот корпус для реакционного переворота».

Белл еще не был уверен. Лидер фрайкора, полковник Вильгельм Рейнгард сказал, что он лоялен правительству. Но в телеграмме високосного дня Белл в последний раз использовал слово «консерватор» по отношению к крайне правому крылу. В начале марта Белл раскрыл их истинную природу. С этого момента он называл их «реакционерами», «антисемитами» и «националистами» (корень слова близок будущему эпитету «нацисты», но настоящими нацистами эти протонацисты станут лишь несколько недель спустя, поскольку пока их национализм еще не слился с социализмом). Вскоре он понял, что они вообще не консерваторы. Меньшинство фрайкора было заинтересовано в восстановлении монархии, но большинство хотело взять власть в свои руки.

Войска фрайкора насчитывали от 36 000 до 40 000 человек под Берлином, сообщил Белл. На востоке «чрезвычайно информированный источник», вероятно капитан фон Арним, «сообщает мне, что в общей сложности имеется более 110 000» солдат. Но некоторые из них очень стары, сказал он, а другие – очень молоды. Многие пользовались возможностью получить бонусы и новую форму, после чего дезертировали, продавали свою форму и через несколько дней записывались снова под другими именами. Это был знак, что, хотя протонацистские реакционеры теперь были одной из сильнейших армий в стране, до начала Великой войны им нужно было еще несколько десятилетий.

Белл взял интервью у рядовых солдат реакционных полков и увидел, что большинство из них не интересовались политикой. Их целью была зарплата, как и у солдат так называемых левых полков. Воины по обе стороны политического спектра придерживались одного основного принципа: если еды и работы не хватало, они брали оружие и забирали то, что хотели. Они доверяли друг другу и почти никому другому. Это – нечто большее, чем абстрактное членство в «левых» или «правых», – было клеем, скрепляющим их вместе.

Спустя четыре месяца послевоенного застоя немцы теряли веру в президента Вудро Вильсона и в обещания дружбы, данные им перед окончанием войны. Между тем, как сообщил Белл, «[д]емократическое правительство Германии практически изолировано в Веймаре забастовками».

Утрата веры в Запад привела Германию, словно отвергнутую любовницу, к мыслям о романе с русскими коммунистами. Тем не менее Белл понимал, что «союз Германии и России» будет звучать совершенно абсурдно в Лондоне, где принято считать, что эти страны ненавидят друг друга. Однако Белл знал, что такие люди, как Талаат-паша, играют роль свах. И не только Талаат. По всей Германии зарождалось понимание, что Россия – единственное спасение страны. Белл писал: «Я был на фабриках Ист-Энда и в наиболее информированных официальных кругах, и я знаю, о чем говорю». Российские агенты проникли в Германию, и «где бы ни были обнаружены группы заговорщиков, среди них были русские».

Хорошо осведомленные либеральные немецкие друзья Белла знали, что ни одна правительственная организация не была достаточно сильной, чтобы спасти страну. Если Союзники не вмешаются, чтобы помочь своему побежденному противнику, немецкая демократия обречена. Поэтому они придумали план, как пригласить Союзников к участию. «Я не вправе называть имена, – писал Белл, – но я обладаю исключительными полномочиями для заявления, что правительство и Генеральный штаб приветствовали бы назначение комиссии Союзников для расследования ситуации в стране и предоставили бы в ее распоряжение все ресурсы».

Беллу нужно было скрыть личности своих друзей, потому что в противном случае экстремисты добавили бы их имена в свой список. На данный момент Белл был в Берлине один. Никакая местная разведка его не поддерживала. И тем не менее А12 в одиночку совершил ошеломляющий разведывательный переворот: немецкие демократы пригласили британскую комиссию для наблюдения за их страной [28]. Его разведка не была пассивной. Она была активной, как и хотел С.

Отчет Белла в високосный день был кратким, но в нем было 817 слов ценнейших разведданных. Если экстремистов не остановить, Германия станет террористической, антилиберальной страной, жаждущей мести. Британия могла бы победить их, поддержать либеральных демократов страны и обрести ценного друга и торгового партнера в новой богатой стране. «По возвращении с континента, – писал Белл, – меня просили пророчествовать. Но, конечно же, практическая политика состоит скорее в том, чтобы оценить данную ситуацию, осознать, какие тенденции в ней скрыты, и предпринять действия, рассчитанные на то, чтобы сделать неизбежным или наиболее вероятным то конкретное развитие, которое считается наиболее желательным».

Это была философия разума, идентичная центральному философскому вопросу: свободны мы или все предопределено? Если мы любим мудрость, мы свободны, но в противном случае мы подчиняемся судьбе.

Всего за неделю Белл стал для Британии незаменимым источником информации в опасной стране, которая была стержнем Центральной Европы. Многие шпионы на его месте желали бы повышения по службе. Но благодаря ценностям верности и трудолюбия, воспитанным в нем в Галифаксе, он просто хотел выполнить свою работу.

Как писал профессор философии Белла из Гарварда Джозайя Ройс в «Исследовании Добра и Зла»: «Делайте свою работу так, как можете сделать ее только вы; заполните то место, которое никто другой не сможет заполнить» [29].

И теперь, в начале 1919 года, верный ученик Ройса прислушался к совету. Он в одиночку вел разведывательную войну против могущественных и безжалостных людей, которые вскоре станут нацистами.

7

Битва за Берлин

Мы сидим в вагоне и видим, как по соседнему пути проезжает другой вагон… у нас нет непосредственного способа, с помощью которого можно было бы определить, движутся ли два вагона «на самом деле». Мы обнаруживаем лишь, что взаимное расположение вагонов меняется во времени.

Альберт Эйнштейн. О принципе относительности [1]

Уинтроп Белл посещал Берлин перед Великой войной, во время нее и во время Ноябрьской революции. Каждый раз Берлин оставался Берлином. Но сейчас, в последние дни зимы 1919 года, произошла неуловимая перемена. Психологическое ощущение, писал он, такое, словно я кот в чужом новом доме. Весь город был психически болен и