Я возвращалась домой, ухмыляясь над словами Марго, но, есличестно, в душе шевелилось сомнение. Отец намекал на некую семейную тайну. Ивдруг Марго предлагает моему вниманию целый клубок загадок. Папа расспрашивалее о своей матери, но, скорее всего, интересовал его отец. Хотя Марго моглаприсочинить кое-что, однако вопрос все-таки остался: был ли инвалид, закоторого вышла замуж моя бабка, в действительности моим дедом или отец ееребенка кто-то другой? Установить это сейчас, когда, за исключением Марго, неосталось ни одного свидетеля тех событий, а Марго – свидетель весьманенадежный, по моему мнению, совершенно невозможно. Хотя… если отецзаинтересовался своим происхождением, этому должна быть причина, вдруг какие-тодокументы действительно попали ему в руки? То, что бабуля была какой-нибудьграфиней и скрывалась от НКВД, мне казалось глупостью, и причину такого своегоотношения к этой идее я предельно ясно изложила Марго. Допустим, в сорок пятомей следовало опасаться, и даже в семидесятых разумней, с ее точки зрения, былопомалкивать, но не через тридцать же лет, когда умерла моя бабка. В концедвадцатого века дворяне, репрессированные и диссиденты всех мастей вошли в моду,так что скрываться ей не было ни малейшего смысла. Да она просто обязана быларассказать мне все, раз мы вдвоем читали «Графа Монте-Кристо» и обливалисьслезами над его историей. Вот тут бы бабуле кстати вспомнить о своейсобственной драматической судьбе. Но ничего подобного, из нее слово клещаминельзя было вытащить, я имею в виду то, что старушка терпеть не моглавоспоминания. Об отце, его детстве, юности рассказывала охотно, как большинствоматерей, а вот о собственном детстве и юности – ни словечка. Вообще все еёрассказы относились к тем временам, когда она уже жила в нашем городе, и я,если честно, понятия не имела, что родилась она вовсе не здесь, а где-то подВоронежем, об этом мне рассказал отец уже после ее смерти. У меня создалосьвпечатление, что и он тогда впервые узнал об этом. Очень заманчиво поверить,что все упирается в ее происхождение. В самом деле, удобная версия, но мойразум протестовал. Опять же, как связать семейную тайну и гибель папы?Допустим, он узнал нечто, показавшееся ему странным, усомнился в том, что егоотец по документам является его биологическим отцом, дальше – больше, и всплыласемейная тайна, но что за тайна такая, за которую и через шестьдесят летубивают? Если верить Марго, во время войны бабка оказалась в Воронеже, которыйвскоре заняли немцы. Допустим, бабуля не успела уйти из города, как онарассказывала Марго. Из уроков истории я помню, что бои за Воронеж былистрашные, мало чем уступая битве под Сталинградом. Перед тем как покинутьгород, немцы погнали под угрозой расстрела все население в глубь оккупированнойими территории, многие оказались на работах в Германии, в лагерях, в общем,судьба их сложилась трагически. Советские войска вошли в пустой город, хотя этобыл уже не город, а развалины. Бабке удалось избежать угона в рабство. Что ж,вполне вероятно. Ведь не каждый подвал немцы проверяли, в конце концов. К томуже всегда есть место случайностям. К тем, кто оказывался на оккупированнойтерритории, наши власти относились с подозрением, и следующим местом их жительствавполне мог стать лагерь, уже советский. Вот и причина бабкиной скрытности всорок пятом. Но через двадцать лет это уже вряд ли имело значение. А еслидокументы у нее и впрямь были поддельные? Тогда был повод помалкивать и черездвадцать лет. И тут в голову пришла и вовсе неприятная мысль. Срок давности нераспространялся на нацистских преступников. Я даже замерла на месте, обдумываяэту мысль. Бабуле было двадцать с небольшим, к тому же представить ее в ролизлодейки-преступницы – это выше моих сил. Нет, нет и еще раз нет. Пусть лучшебудет графиней, живущей по чужому паспорту.

А в следующий миг я испытала настоящий шок, потому что изглубин памяти возник эпизод: мне лет семь, мы с бабушкой поехали из Питера вРигу. Взглянули на все достопримечательности, которые этого заслуживали, апотом она предложила просто погулять по городу. Мне хотелось покататься накачелях, но бабка, не обращая внимания на мои просьбы, шла все быстрее, словновпереди было нечто такое, что притягивало ее как магнит, а потом мы оказалисьперед двухэтажным домом с красивой дверью, почему-то в моей памяти осталасьлишь эта дверь. Бабка, прижав меня к себе, смотрела на этот дом, и я судивлением поняла, что она плачет. Моя бабуля плачет. Это было до того странно,даже невероятно, что я до смерти перепугалась, потому что до той поры плачущейили просто жалующейся никогда ее не видела. Я отчаянно заревела, бабуляпринялась меня утешать и сказала:

– Ты только никому не говори.

– О чем? – не поняла я.

– Что мы с тобой здесь были. Никому, даже папе, поняла?Это будет нашей с тобой тайной.

– Не скажу, если ты мне объяснишь, почему ты плакала. –Наверное, я была не очень покладистым ребенком.

Бабка кивнула.

– Здесь когда-то жили люди, которых я очень любила.

– Жили? – переспросила я. – А где они сейчас?

– Их всех убили на войне…

– Я никому не скажу, – клятвенно пообещала я и в самомделе никому ни словом не обмолвилась, мало того, я совершенно забыла об этомслучае. А ведь в догадках Марго что-то есть, была, была у бабки тайна.

Я побрела по улице, качая головой точно в досаде. После тогокак Морозов сообщил мне о папке, которую видел в руках у отца и которая послеего смерти исчезла из сейфа, я склонялась к мысли, что гибель папы напрямуюсвязана с его делами, о которых Морозов не знал или предпочитал молчать. Долги,появление компаньона, на которого отец переписал офис, лишь укрепили меня вэтом мнении. Возможно, отец действительно связался не с теми людьми… Но теперья уже не знала, что и думать. Конечно, очень хотелось поддаться соблазну ивообразить что-то драматическое, выстроив цепочку: бабулино появление здесь вконце войны, люди в лодке, говорившие по-немецки в Венеции…

На ум сразу пришел фон Ланц, о котором предупредил меняпапа. Допустим, он семейный враг. Если он преследовал бабку и благодаря егопроискам она вынуждена была скрываться, ему уже ближе к девяноста, в такомвозрасте следует забыть старые распри. Хотя вряд ли отец имел в видудевяностолетнего старца, говоря о том, что он способен появиться в моемокружении. Может, вражда переходит по наследству?

Я могу сколько угодно ломать голову, толку от этого не будетникакого. Вот если бы найти ту папку… Я пообещала себе поговорить с Музой ещераз и постараться добиться ее откровенности.

– Это ты? – крикнула Муза из кухни, как только я вошлав квартиру.

– Да, – я направилась к ней.

С сиротским видом Муза стояла возле плиты и тыкала вилкой вкастрюлю, которая стояла на конфорке.