— И что теперь? — спросила у меня Тамарка, всем своим видомвыражая, что остальные ей противны. — Мама, как нам теперь быть? Ведь тогдавыходит, что все мы в опасности, а не ты одна.

— Ты права, — согласилась я. — Преступник видел вас, слышалвсе ваши разговоры, и у него легко может возникнуть желание поубивать васнемедленно. Поскольку сразу это сделать сложно — слишком много визгу — онпостарается сделать это поодиночке. Я бы на вашем месте уехала и где-нибудьотдохнула. Подальше от Родины.

— Я не могу, у меня бизнес! — закричала Тамарка.

— И я не могу, у меня наука! — заявила Зинаида.

— А у меня муж, — скучая, сообщила Изабелла.

— А у меня и бизнес и муж, — пригорюнилась Татьяна.

— А я терпеть не могу уезжать за пределы Родины, — оченьпатриотично выразила свою мысль Полина.

— Что ж, — вздохнула я, — тогда никак не смогу поручиться зато, что вы останетесь живы.

В общем, как это не глупо, мы разошлись по домам. Жены,постанывая и позевывая, без всякого сожаления удалялись от дома покойногопрям-таки с неприличной скоростью. Одна я, сдерживая в себе желаниеприкоснуться ободранно щекой к родной подушке, отправилась на поиски трупа.

Я, пользуясь ранним часом, терпеливо обошла всех соседей, внадежде, что может быть кто-то видел что-нибудь для меня полезное. Ведь домтакой большой. Столько народу. И у каждого по два глаза. Это сколько же здесьглаз?!

По опыту знала: соберись лично я, когда поломанмусоропровод, вынести мусор в баки соседнего двора, и на пути то и дело будутпоявляться соседи, а потом по двору пойдёт слух, что Мархалева подбрасываетсвой мусор в чужие баки, за которые не платит. Так неужели же кому-то такповезло, что вынесли целый мужской труп, никого на своём пути не встретив?

Нет, не повезло, очень скоро выяснила я. Сосед Фрысика стретьего этажа страдал бессонницей и курил на балконе. Он увидел как изподъезда две женщины вынесли какой-то очень длинный свёрток, похожий наскатанный ковёр. Судя по всему, свёрток был для них слишком тяжёлый, потому чтоженщины то и дело опускали его на асфальт, чтобы передохнуть и взятьсяпоудобней. Свёрток они потащили через тротуар к дороге. Туда почти тут жеподъехал автомобиль из которого вышел мужчина. Он помог этот свёрток загрузить,после чего уехал, а женщины, поправляя причёски, побежали обратно в подъезд.Все это происходило примерно в то время, когда пропал труп Фрысика.

Просто блеск! Все сходится. Теперь понятно, почему такзаспешили домой эти жены. Как минимум двое из них совсем не были заинтересованыв опросе соседей. К огромному моему сожалению, сосед не смог назвать их болееточных примет, чем туфли и платье. С уверенностью он утверждал лишь одно, чтоэто были высокие и худощавые женщины.

Его легко понять, было слишком темно. Фонари во дворе негорели. Причём, по странному стечению обстоятельств не горели они именно в этотвечер.

А машина, которая привлекла всеобщее внимание, по иронии судьбыпринадлежала именно этому соседу.

— Я всегда её там ставлю, — сказал он. — Никто не возражает,и мне очень удобно.

— А куда же она делась среди ночи? — спросила я.

— Сын работает в ночную смену. На ней он и уехал.

Просто, как и все в этой жизни.

Я пришла домой, рухнула и заснула. Евгений пытался требоватьобъяснений, но я их дать никак не могла по чисто физическим причинам.

Бессонная ночь, окровавленный труп, его исчезновение,изматывающее общение с жёнами, нависшая угроза смерти — все это сказалось дляЕвгения самым печальным образом: я проспала до вечера. Все это время он мучилсяи изнывал от невозможности устроить мне скандал.

Зато как он «оторвался», когда я проснулась!

Передать не могу как громыхал он на меня, как обвинял во всехгрехах, о которых я даже не слыхивала, не говоря уж о том, чтобы их совершать.Евгений же убеждал меня, что я и не на такое способна. Особенно, почему-то, онополчился на покойного мужа Тамарки. Он безмерно возмущался приходом в наш домФрола Прокофьевича и дальнейшим моим с ним уходом.

Я же Евгению не прекословила, а помалкивала, забавляясьчёрным кофе со сгущёнкой (сливок в доме не оказалось, лучше бы он об этомподумал) и сигаретами. Курила одну за другой.

— Это твой последний день рождения! — грозно постановилЕвгений.

Мне сделалось дурно — неужели погибну?

— Больше к этому ублюдку не пойдёшь! — несколько мягчепояснил свою мысль Евгений, и я успокоилась, уже понимая, что он имеет ввидунесчастного Фрола Прокофьевича.

— Само собой, — охотно согласилась я. — Для него это тожебыл последний день рождения.

— Почему? — опешил Евгений.

— Потому, что Фрол Прокофьевич убит, — между короткимиглотками кофе обыденно сообщила я.

— Так ему и надо, — так же обыденно обрадовался Евгений,наливая кофе и себе, хотя сам дырку мне в голове проделал, убеждая, что питькофе на ночь вредно. — Так ему и надо, — бормотал Евгений, щедро заправляя кофесгущёнкой, — будет знать, как приставать к чужим жёнам… Постой, — наконец дошёлдо него полный смысл сказанного мною. — Как это убит? Вы что, не доехали? Гдеже ты тогда была почти сутки?

«С ума можно сойти какая ревность! — внутренне ужаснулась я.— Бешеная ревность! Причём, без всякой причины! Раньше этого не было. Раньшеревновала я. Но я-то хоть делала это с некоторыми основаниями — Евгений младшеменя на пять лет. А он-то почему бесится? Может права Тамарка? Может это всепотому, что я слишком тяну со свадьбой?»

— Успокойся, любимый, — проворковала я. — Мы доехали, и ябыла там, куда и направлялась — на дне рождения Фрола Прокофьевича.

— Где же тогда его убили? Только не сочиняй, что прямо надне рождения!

— Женечка, тут мне и сочинять не надо, потому что именно таквсе и произошло. Кто-то без меня постарался — сочинил. Теперь даже хоронитьнечего. Тамарка безутешна, — на всякий случай приврала я, чтобы размягчитьожесточившееся сердце Евгения.

Он чуть не подавился кофе и рявкнул:

— Ничего не пойму!

— А что тут понимать, — скучая, вздохнула я. — Только селиза стол, только поздравили, подарили подарки, выпили, закусили и…

Я сделала жест, недвусмысленно передающий, что ФролуПрокофьевичу уже ничем нельзя помочь.

— Что, совсем? — спросил Евгений.

— Абсолютно, — живописно закатывая глаза, заверила я.

Евгений сразу прекратил ненавидеть Фрола Прокофьевича изабеспокоился: