— Да, полагаю…

— И вы, значит, не понесли никакого ущерба?

— Одни только моральные терзания, — усмехнулсяБестужев. — Но такими пустяками можно и пренебречь…

На лице пожилой фрау появилось странное выражение. Онаподошла вплотную и едва ли не шепотом спросила:

— В таком случае, майн герр, быть может, вы не станетесообщать в полицию? Ведь никакого ущерба вы не понесли, по вашим же словам…Поймите меня правильно, я в жизни не совершала ничего противозаконного, ядобропорядочная гражданка, с уважением отношусь к законам и предписаниям… Но этострашные люди, вы же сами видели… Они угрожали, если я сообщу властям об ихвизите, поджечь пансионат… У меня больше ничего нет на этом свете, и накопленийнет, я ни за что не смогу восстановить здание, мне придётся остаток днейпровести в ночлежке и в очередях за благотворительной похлебкой… Майн герр,прошу вас не уведомлять полицию…

Она выглядела донельзя жалко — и Бестужев не мог несочувствовать безвинной старушке, нежданно-негаданно угодившей прямёхонько всредоточие опаснейших игр…

— Я вас понимаю, фрау Бирке, — сказал Бестужевсочувственно. — Вам и в самом деле не стоит впутываться в подобныеинтриги… Можете быть спокойны, полиции я не скажу ни слова…

Он откланялся и вышел, сопровождаемый благодарнымбормотаньем хозяйки, призывавшей на его голову всю небесную благодать. Улицабыла по-прежнему пуста, даже полицейского не видно, Густав скрючился на облучке— ну да, все эти события прошли мимо него, как и прочих обитателей Вены…

— Поехали, Густав! — воскликнул Бестужев,запрыгивая в фиакр. — Отель «Сашер!»

Уезжать из Вены он, конечно же, не собирался, — но иопасность игнорировать не следовало. Нужно нынче же вечером встретиться счеловеком, официально представляющим здесь кое-какие учреждения Российскойимперии (из числа тех, кто никогда не стремился к огласке), а уж тотнезамедлительно свяжется с австрийскими коллегами по профессии. Вряд лиавстрийская тайная полиция придёт в восторг, узнав, что по столице разгуливаетне кто иной, как Луи Гравашоль — и действовать будет без промедления…

Но зачем ему аппарат Штепанека?

Бестужев, кажется, догадался!

У хвалёного технического прогресса есть и оборотная сторона.Практически каждое его достижение могут приспособить для своих нужд всевозможныеуголовные и антиобщественные элементы, причём порой так быстро, что оторопьберёт. Такая вот грустная изнанка прогресса. Изобретатель телефона вряд липредполагал, что его детищем воспользуются шантажисты и просто любителиговорить гадость, конструктор автомобиля наверняка и подумать не мог, чтопоявится Гравашоль и станет совершать налеты на банки, скрываясь от погони наавтомобиле.

Бестужеву пришло в голову, что аппарат Штепанека может бытьидеальным приспособлением для наблюдения и слежки… и не только в руках полиции,но и, как выяснилось, на потребу радикалов вроде Гравашоля. Предположим, онхочет ограбить очередной банк, чему, как правило, предшествует долгоенаблюдение за зданием… Те, кто по старинке ведёт наблюдение с улицы, могутпривлечь внимание полиции, как бы искусно ни изображали праздных прохожих. Ну аснять квартиру в доме напротив не всегда и удаётся — все могут оказатьсязаняты. Аппарат Штепанека устанавливается где-нибудь на чердаке стоявшегонапротив банка дома, никто ничего не заподозрит… а принимающее устройство можетрасполагаться в другом месте, соединенное электрическими проводами… банковскиеграбители, расположившись с комфортом в безопасном месте, могут дни напролетнаблюдать за входом… без сомнения, нечто в этом роде Гравашоль и замышляет,иначе зачем ему аппарат… так можно наблюдать не только за банком, но и заполицейской префектурой, за особняком сановника, на которого намерены совершитьпокушение… даже за резиденцией… господи боже, какие возможности открываются утеррористов, а то и простых бандитов! Оторопь берёт… Пора создавать в полицияхвсех стран отделения по наблюдению за техническим прогрессом, пытаться заранееугадать, для каких целей то или иное изобретение может быть использованоразнообразными нелегальными элементами… Пытаться противостоять заранее… или этоневозможно? Нельзя же, в самом деле, брать с покупателя каждого автомобилярасписку в том, что он обязуется не использовать оный для преступных,противозаконных целей, а покупателя телефона заставлять приносить присягу, чтоон будет говорить в трубку только то, что не нарушает законов…

Технический прогресс оборачивался какой-то неприглядной,пугающей даже стороной. Раньше Бестужев об этом никогда не задумывался, нотеперь поневоле пришлось…

В жизни случается всякое. Бывает, направляясь к хорошознакомому в прежние времена человеку, можно обнаружить с превеликим удивлением,что имя и биография те же самые, а вот человек совершенно другой, незнакомый —обычные люди с такими сюрпризами не сталкивались, а вот Бестужев, обитавший вдругом мире, с подобным уже встречался…

Однако на сей раз ничего подобного не случилось. Едвараспахнулась дверь «Пресс-бюро Вадецкого» (располагавшаяся и в самом деле такблизко от входа в кабачок, что перепутать было немудрено, особенно подвыпившим)и на пороге встал хозяин, Бестужев убедился, что это тот самый репортер изЛёвенбурга. Разве что несколько более респектабельный, чем в прежние времена: икостюм шит неплохим портным, и брильянт на пальце хоть и невелик, но настоящий,и солидная часовая цепочка уже не похожа на то убожество «самоварного золота»,что Вадецкий носил в Лёвенбурге. Положительно, старый знакомый процветал.

Поначалу на лице Вадецкого были лишь недоброжелательность излость, но оно тут же смягчилось.

— Вы меня не помните, Карльхен? — с обаятельнойулыбкой спросил Бестужев. — Лёвенбург, «У принцессы Елизаветы…»

Он надеялся на цепкую память репортера, и интуиция неподвела: Вадецкий на миг нахмурился, припоминая, потом форменным образомпросиял:

— Ну как же, как же! Мы пили великолепное мозельское вкабачке Дренвета… Вот только я начисто запамятовал ваше имя.

— Краузе, — сказал Бестужев. — Готлиб Краузе.

— Ах да, верно, а я и забыл… — судя по насмешливымискоркам в глазах репортера, он то ли помнил тогдашнюю фамилию Бестужева,выступавшего в обличье подданного болгарского князя, то ли и впрямьзапамятовал, но отложилось в памяти, что она была вовсе не Краузе…

— Разрешите войти?

— Да, конечно, — сказал Вадецкий, отступая нашаг. — Простите, что я выскочил со столь зверской физиономией, но поройпьянчуги путают мою дверь со входом в кабак…

Пресс-бюро, оказалось, и в самом деле состояло изодной-единственной комнаты, не особенно и большой, где из мебели имелись лишьстол, пара стульев и узкий, высокий шкаф для бумаг. Стул, предназначавшийся дляпосетителей, уже был занят, на нём в раскованной позе восседал крепкий молодчикпарой лет младше Бестужева, с тяжёлым квадратным лицом, бульдожьей челюстью иглазами чуточку навыкат. Он ничуть не походил на скромного посетителя,явившегося выклянчить пару монет за дешевую сенсацию, — было в нём что-тонеуловимо роднившее этого типа с Гравашолем и его людьми: то ли чуточкунарочитая небрежность в одежде, то ли тяжёлый взгляд наглеца с наполеоновскимизамашками.