заявил Фонси с лукавой ухмылкой, просунув кончик языка в щель между передними зубами.

– Какой же ты противный!

Они сели на лавки, лицом друг к другу, прислонившись спиной к стенам фургона. Закурили, и только теперь Лэтти откупорила джин. Замерла, держа бутылочку перед собой, и нахмурилась.

– Ну и как мы будем это пить?

– По-братски поделим, как же ещё.

– То есть мы вдвоём станем пить из одной бутылки? Да ни в жизнь – по крайней мере, пока у тебя на губе эта отвратительная язва. Найди мне что-нибудь.

Он отошёл, открыл шкаф и вернулся с мутным стаканом.

– Он же грязный! – воскликнула Лэтти. – Ты что, вообще никогда ничего не моешь?

Она отогнула подол юбки и энергично провела им по внутренней стороне стакана. Фонси снова бросился на лавку, опираясь на локоть. Правая нога Лэтти была поднята, и ему открылся весь верх её чулка и пуговица на подтяжках, удерживающая его в натянутом состоянии.

– У тебя красивые ноги, – сказал он.

– Да уж, красивые и кривые, спасибо моему драгоценному папочке.

– Мне нравятся.

– Да тебя-то какие угодно устроят, лишь бы раздвигались.

Половину джина она вылила в стакан и протянула ему бутылку:

– Будем здоровы. – Сделала глоток и поморщилась: – Ненавижу вкус этой дряни, не знаю, на кой я вообще её пью.

– Потому что так ты чувствуешь себя лучше.

– Тебе-то, может, от неё и лучше. А у меня такое ощущение, будто я проглотила дозу параквата.

– Ну так не пей, чего уж. Дай сюда, сам выпью.

– Ой, да заткнись ты, – сказала она, внезапно ощутив, что совеет, и отвернулась. Сделала ещё глоток и ещё раз затянулась сигаретой. Она ещё не научилась вдыхать как следует («Только добрый дым зазря переводит», – всегда ворчал Фонси). Принялась изучать вечерний свет в грязном заднем оконце.

– И что же ты сказал нашему Шерлоку Холмсу? – спросила она.

– Кому?

– Детективу, помнишь? Он же тут был? Или он уже изгладился из твоего могучего мозга?

– А тебя он видел?

– Обижаешь! Я же спряталась. – Она сделала паузу. – О чём он тебя спрашивал?

– Да ни о чём таком. Хотел знать, где я был вчера ночью.

– И что ты сказал?

Она наблюдала за ним через край стакана.

– А ты как думаешь, что я сказал?

Она кивнула, задумавшись.

– Не такой уж он и лопух, каким кажется.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю, и всё тут. – Она подтянула оба колена к себе, и взгляд Фонси оказался прикован к бледной внутренней стороне её бёдер, которые она теперь немного раздвинула, делая вид, будто это происходит само собой. Он откровенно выпучил глаза, и она рассмеялась. – Да рассмотри уже там всё хорошенько, не стесняйся! – сказала она и сделала ещё один, более затяжной глоток из мутного стакана.

Он взглянул на её лицо, затем снова сосредоточил влажный взгляд на том, что она ему открывала. Она протянула ему последнюю сигарету:

– Избавься от неё, ладно?

Он раздавил окурок в блюдце на сушильной доске рядом с тлеющими остатками собственной сигареты.

– У тебя там сковорода горит, – сказала она. – Смотри вон, как дымится.

Он вытянул руку, снял сковороду с огня и со звоном уронил её на пол.

– Да и печка тоже чадит. Задохнёмся мы тут с тобой.

– А я её всё-таки растопил, – сказал Фонси, – даже если дрова и были сырые.

– О да, ты гений!

Теперь она полностью расслабила бёдра, и они беспрепятственно раздвинулись в стороны. Полы её пальто откинулись назад, а юбка задралась до ляжек. У Фонси побагровел лоб, прыщи на нём ярко запылали, и она слышала, как он дышит, не быстро, а глубоко и размеренно. Это походило на тихий стон. Она подумала о Страффорде, о том, как он проходил мимо неё на склоне холма, и о его хриплом и быстром тяжёлом дыхании.

Фонси принял напряжённый вид, почти такой, словно ему было больно.

– Становись на колени, – скомандовала она тихим голосом, сама уже немного охрипнув. – Давай-давай, на колени, увалень!

Увалень. На это слово она недавно наткнулась в какой-то книге. Она уже знала его и прежде, слово-то было общеупотребительное, но на этот раз она обратила на него особое внимание и запомнила его. Оно ей понравилось. Увалень.

Фонси поднялся с лавки и опустился перед ней на колени. Это было непросто, ему едва хватало места, настолько узким был промежуток между лавками. Она смотрела на него сверху вниз, пока он пытался втиснуться в это пространство. Одну руку положила ему на голову, окунула три пальца другой к себе в стакан и размазала джин между бёдрами. Алкоголь обжёг её, но ей было всё равно. Язва на его губе её тоже не волновала. Её вообще ничего не волновало.

– Пей давай, – приказала она, и её голос стал твёрже. – Валяй, вылизывай.

Он опустил лицо к её коленям и зарылся глубоко между бёдер, как терьер, подумала она, который лезет в лисью нору. Волосы его были горячими и щекотали ей кожу. Это походило на то, как будто её лизало какое-нибудь животное. Она снова подняла томные глаза на сумерки за окном. Увалень, подумала она. Валяй, вылизывай, лакай моё лоно! Она бы рассмеялась, если бы не была так близка к оргазму. Перед глазами вспыхивали и с шипением гасли огоньки, похожие на звёзды, а она думала обо всех этих мультяшных существах, про кота Тома, или как его там, а ещё про того зайца, как же его звали? Когда их ударяли по голове, над ними кружились вихри из звёздочек, словно огненные колёса. Багз Банни, точно! Она уловила запах кролика на столе. Этот увалень сказал, что от него пахнет так же, как от неё. Может, так и есть? Валяй, увалень, лакай моё лоно. Звёзды. Язык у него был грубый, кошачий. Кот Том, кот, котик, котяра… Шипит, шипит… Пш-ш-ш… Теперь Фонси убрал голову из промежутка между её бедер, и она откинулась назад, переводя дух, и допила последние несколько капель джина из стакана. Лэтти часто думала, что это и есть самая сладостная часть всего процесса, эти несколько праздных мгновений после того, как всё кончено, её разум сладко затуманивался, и не нужно было думать вообще ни о чём. Фонси, её бедный увалень, её бедный лесной дикарь, согнулся в три погибели, опустив плечи ей на колени, а его огромная лохматая голова покоилась у неё на бедре. Они никогда не целовались, она этого не позволяла, да и не позволила бы никогда, даже если бы у него не было болячки во рту, прыщей на лбу и